«Надо устроить человеческое житье»
Эта публикация завершает цикл статей о жизни и политической карьере близкого соратника Петра Столыпина — государственного деятеля и реформатора Александра Кривошеина, возглавлявшего в 1908–1915 годах Главное управление земледелия и землеустройства Российской Империи. В предыдущих публикациях «Ъ-Науки» рассказывалось о происхождении, взглядах и семье Александра Кривошеина, результатах его усилий по укреплению в русской деревне крестьянской собственности и причинах отставки, ослабившей позиции царской власти на фоне тяжелой Великой войны.
Октябрь 1917 года — с пушечной канонадой — Кривошеин встретил в Москве, у родственников младшей сестры Ольги, которая вышла замуж за известного мецената Сергея Морозова. При его протекции Александр Васильевич получил место в дирекции мануфактуры «Савва Морозов, Сын и К°». Однако время крепких купеческих мануфактур кончилось.
Новое смутное время
Ленинские наркомы неистово уничтожали социальные институты в России. «Перенесенное в плоскость человеческой воли творчество из ничего не созидало новой жизни, а лишь разрушало старую»,— писал философ и поручик легкой полевой артиллерии Федор Степун.
Один за другим следовали самоубийственные декреты и положения: о закрытии оппозиционной печати, «рабочем контроле» над фабриками и заводами, роспуске Петроградской и Московской городских дум, ликвидации судебной системы, начиная с Правительствующего Сената, национализации — банков, кредитных учреждений, частных предприятий, упразднении — званий, титулов, гражданских и воинских чинов, наград, отличий и погон, о запрете сделок с недвижимостью и т. д. Готовилась отмена права собственности на городскую недвижимость, начиналась ликвидация земств, существовавших более полувека. Член ЦК РСДРП(б) Владимир Ленин настойчиво предлагал товарищам по партии лишать ненавистную буржуазию продовольственных карточек и устроить состязание между коммунами и Советами по очистке «земли российской от всяких вредных насекомых». В их число неизбежно попадали Кривошеины. В последующие десятилетия выявление и уничтожение враждебных и бесполезных «насекомых» станет одной из важнейших задач Коммунистической партии в перечне необходимых мер по удержанию захваченной власти.
Здравый смысл в России исчезал — и требовал общественной защиты.
Поэтому ответная реакция стала неизбежной, а российская контрреволюция приобрела характер антибольшевистского сопротивления. С конца 1917 года Кривошеин участвовал в деятельности «Правого центра», объединявшего умеренных монархистов и правых либералов. При этом Александр Васильевич входил в круг русских политиков, считавших целесообразным пользоваться в борьбе с большевиками поддержкой Кайзеррейха, о чем позднее сообщал в Берлин имперский посол в РСФСР граф Вильгельм фон Мирбах.
«Нужно будет досидеть в Крыму, пока они [большевики] вследствие внутренних причин ослабеют настолько, что можно будет вырвать из их рук этот несчастный русский народ, который в их руках должен погибнуть от голода». Из беседы Александра Кривошеина с Василием Шульгиным. Август 1920 года, Севастополь
В числе немногих старых сановников Кривошеин пытался облегчить положение царской семьи, находившейся зимой 1918 года в Сибири. Ему удалось собрать и передать для узников 250 тыс. руб. через бывшего воронежского вице-губернатора Владимира фон Штейна, ездившего в Тобольск. После официального объявления властей в Москве об убийстве бывшего императора Николая II Александр Васильевич организовал панихиду в храме на Спиридоновке, сделав последнее, что было в его силах для несчастного монарха.
Дней через десять в морозовскую контору пришли с обыском. В Москве шли аресты бывших министров, но близкого столыпинского единомышленника чекисты упустили. Пока они рылись в шкафах и сейфах в поисках бумаг и золота, неузнанный Александр Кривошеин, разыгравший роль конторского старичка, спокойно поправил галстук, надел плащ и беспрепятственно ушел на улицу. В противном случае его бы ждала печальная судьба Ивана Щегловитова, Николая Маклакова и прочих расстрелянных «насекомых».
Сначала Кривошеин скрывался у знакомых в Подмосковье, а потом с документами на чужое имя перебрался в гетманскую Украину. Ее обособление воспринималось не так болезненно, как диктатура ленинской партии. «„Украинское самостийничество“ грозит временным разделением России, а большевизм грозит России полной гибелью,— утверждал Александр Васильевич.— Поэтому надо забыть о „самостийничестве“, временно примириться с ним и обратить все свои силы на борьбу с большевиками». Возможности для продолжения политической работы открылись на деникинском Юге.
В 1919 году Александр Васильевич возглавлял Государственное объединение — политическую группу, в которую входили Никанор Савич, Петр Струве и другие лица, придерживавшиеся консервативно-либеральных взглядов. Ее участники разделяли заявления командования, отрицавшего реставрационные намерения Добровольческой армии: «Она не задается целью вернуть ее [Россию] всецело к дореволюционному государственному строю». Но вместе с тем окружение генерал-лейтенанта Антона Деникина критиковалось за неустроенность тыла и отсутствие реформ. Кроме предложения отдавать «третий сноп» помещику, деникинцы ничего не предлагали крестьянам, в то время как наступление на Москву велось через уезды, некогда бывшие центром крепостного права. Степенные мужики сидели на завалинках, смотрели на проходившие полки, оглаживали бороды, чесали в затылках и пытались понять, кто для них хуже — белые или большевики,— но решить жизненный вопрос так и не успели вплоть до сталинской коллективизации. Новороссийская эвакуация 1920 года привела Кривошеина через Константинополь и Белград в весенний Париж, наслаждавшийся Версальским миром. Остатки армии, покинувшие Кубань, зацепились за Крымский полуостров. В командование войсками вступил новый Главнокомандующий, генерал-лейтенант Петр Врангель — честолюбивый рыцарь, барон из Дома Тольсбург-Эллистфер. Кривошеин участвовал в переговорах с представителями французских военно-политических кругов, подчеркивая значение их помощи защитникам Крыма, но чувствовал слабость и усталость. Утомленный застарелой стенокардией и травмированный гибелью двух сыновей, мудрый царский сановник ждал отдыха и покоя. В одном из парижских банков ему обещали неплохое место для службы.