Локальное потепление. Как в СССР пришла оттепель и что она изменила
Культурное наследие 1960-х пронизано свободой, но одновременно и рефлексией прошлого. Кинематографисты, поэты, литераторы создают произведения, в которых меняется оптика и появляется человеческое измерение. Специально для «Сноба» в день 130-летия советского генсека Никиты Хрущева историк и кинокритик Егор Сенников размышляет об уроках оттепели
Широкое окно открыто — и в огромную комнату потоком хлынул свежий воздух. Мужчина, делающий первые шаги после долгой болезни, выходит на балкон. Вместе с ним — женщина. Свободная ото льда весенняя Нева несет свои воды, в них отражается синее небо, набережная, дворцы… Свежесть, счастье, чистота.
Так заканчивается фильм Фридриха Эрмлера «Неоконченная повесть», вышедший в советский прокат в конце 1955 года. Эрмлер, лауреат четырех Сталинских премий, большой партийный (оба эпитета здесь важны) художник, ставит фильм, пытаясь угадать настроение времени. Инженер-кораблестроитель (Сергей Бондарчук) получил травму, и врачи говорят, что он никогда не будет ходить. Но в его выздоровление верит женщина-врач (Элина Быстрицкая), которая в итоге и ставит его на ноги — не столько благодаря медицинским талантам, сколько благодаря любви. Ледоход на Неве — сквозная тема картины; весь фильм мы видим, как скованная льдом река освобождается от него. Выздоровление героя и победа любви совпадает с окончательным наступлением весны. Оттепель!
Оттепель — не на Неве, а в СССР — это движение от неуверенных экспериментов ко все большей свободе, а далее — к рефлексии об окружающем мире. И первыми на эксперименты решаются старые партийные художники. Фильм Эрмлера, равно как и повесть Эренбурга «Оттепель» (1954 год), меткое название которой дало имя эпохе, — очень неуверенные попытки раскрепощения. Старая сталинская форма довлеет над материалом; вместо нежной истории весенней любви перед нами все то же партийное кино: если врач, то обязательно еще и партийный депутат, если инженер, то партийный руководитель, проводящий собрания. На экране действуют не люди, а типажи, свойственные социалистическому реализму. И все же последние минуты картины намекают: другая жизнь возможна. Через тяжеловесные декорации просвечивает новое время. Но для того, чтобы оно началось, нужно открыть окно — и проветрить огромную душную комнату.
Ручейки собираются в потоки
Первые движения в искусстве такие же неловкие, как шаги человека, который долго не мог встать на ноги. Сначала начинает шагать литература и делает это стремительно: через два месяца после смерти Сталина на первой полосе «Литературной газеты» появляется подборка стихов «Весеннее». Евгений Евтушенко настаивает на том, чтобы читатель искал свою любовь, Лев Ошанин думает о том, как повзрослела дочь, Вероника Тушнова воспевает счастье. Любая точка отсчета оттепели будет условной — и публикация сборника весенней поэзии на передовице «Литературки» не хуже прочих. Здесь снова образ весны противопоставлен сталинской зиме, которая, наконец, закончилась.
Множество разрозненных событий 1950–1960-х складываются в общую картину. Здесь прошла дискуссия о романе Дудинцева «Не хлебом единым», где главный герой — инженер-изобретатель, загнанный в угол тупой бюрократической системой. Тут сняли запрет с публикации стихов Ахматовой и рассказов Зощенко. Тут, хоть и ненадолго, заработал альманах «Литературная Москва», в котором вместе с произведениями крупных советских авторов публикуются стихи Цветаевой, произведения Лидии Чуковской. Альманах не доживет до третьего выпуска, но по его следам начнут выходить новые литературные журналы.