Игорь Золотовицкий: «Ефремов и Табаков всю жизнь были рядом, притом что они могли ссориться, годами не разговаривать»
«В жизни Евстигнеев был полной противоположностью своим киногероям. Он никогда не был рассеянным, как Плейшнер, никогда не был интеллектуалом, как Преображенский, или шулером, как Ручников. Он был мужик, настоящий мужик», — вспоминает актер МХТ им. А.П. Чехова, ректор Школы-студии МХАТ Игорь Золотовицкий.
Игорь Яковлевич, когда мы с вами договаривались об интервью, вы предложили провести его в стенах Школы-студии МХАТ. Почему?
— Потому что это место, с которым моя жизнь связана многие десятилетия. Здесь все дышит историей, напоминает о дорогих моему сердцу людях. Вот старинные напольные часы. Они когда-то стояли во МХАТе, в кабинете у Олега Николаевича Ефремова...
— Вы преподаете в Школе более 30 лет, из них 11 лет вы ректор. А когда впервые переступили порог этого здания?
— Я поступал в Школу-студию в 1978 году, когда она располагалась еще не в этих стенах, а рядом — справа от входа на Основную сцену МХТ, там, где сейчас Учебный театр Школы и Новая сцена (к слову, постановочное отделение, которое теперь называется факультетом сценографии и театральных технологий, вообще находилось на территории Щепкинского училища).
А в этот дом с богатой и необычной историей Школа переехала в 1984 году. Построено здание было в 1891-м, причем при строительстве были найдены склепы и захоронения старой каменной церкви Спаса Преображения. Мы делали ремонт на втором этаже и нашли под слоем штукатурки газеты как раз конца XIX века. В 30-е годы при генеральной реконструкции Тверской улицы большую часть здания снесли, при этом оно подросло — надстроили несколько этажей.
Здание существовало как доходный дом. Но в нем был большой зал со сценой, в котором работал Железнодорожный клуб, выступал театр «Веселые маски». Еще тут находилось артистическое кафе «Десятая муза», в котором собирались деятели кино, проходили собрания Всероссийского союза поэтов — на них бывали Маяковский, Брюсов, Есенин, Эренбург, Мариенгоф, в кабаре «Короли экрана среди публики» выступала Вера Холодная. В этом доме жили народные артисты СССР Леонид Леонидов и Вера Пашенная.
— Уникальное место!
— Да!.. Так вот, в 1978 году я приехал в Москву «поступать на артиста» из Ташкента. В этом городе мои родители оказались во время войны, в эвакуации. В Ташкенте я родился, и в нем в 1966 году мы пережили чудовищное землетрясение. Ту ночь хорошо запомнил — мне было пять лет. Наш дом оказался рядом с эпицентром, мы еле успели выскочить из разрушающегося здания — оно развалилось. Следующий год жили у папиной сестры, а потом нам дали трехкомнатную квартиру...
Родители у меня были замечательные люди. И простые — из-за войны остались без хорошего образования. Папа работал механиком на железной дороге. Мама сначала трудилась на заводе, потом устроилась в кафе-мороженое при Центральном парке. А затем была заведующей буфетом при кассе «Аэрофлота» в гостинице «Россия».
— От кого из родителей вы унаследовали актерский талант?
— Думаю, от мамы. Она была человек-праздник, очень артистичной, обожала употреблять «красивые» выражения типа «ибо». Моя коммуникабельность тоже от нее — мама была невероятно общительной. Она любила отдыхать на Северном Кавказе — в Минводах, Кисловодске, и я часто ее провожал на вокзал. Так вот, за то время, что она заходила в купе, ставила там вещи и возвращалась ко мне на перрон, чтобы сказать до свидания и обнять, успевала познакомиться со всеми пассажирами, которые ехали с ней в купе! Выходила и говорила: «Тетя Люба обещала купить тебе ботинки — у тебя же большой, редкий размер. А дядя Коля достанет нам колбаски». Только вот ее способности к языкам я не перенял. Мама прекрасно говорила по-узбекски, причем на ферганском диалекте. А я, хоть и прожил в Ташкенте 17 лет, не знал по-узбекски ни слова...
— Ваша семья была далека от театра. А как вы решили стать артистом?
— В нашей семье было двое детей. Один ребенок — моя сестра — был умный (Света стала математиком). А второй — я — стал артистом... Быть актером хотел всегда. С пятого класса занимался в городском Дворце пионеров в театральной студии «Товарищ» под руководством Ольги Карловны Фиала. Она — дочь австрийского коммуниста — прошла войну, была удивительным человеком, невероятно совестливым и честным. Ученики Ольги Карловны стали актерами, режиссерами, педагогами, многие работали в Русском драматическом театре в Ташкенте. А мне она помогала готовить вступительную программу в театральное училище.
— В Москву отправились на самолете?
— На поезде, потому что папа, как сотрудник железной дороги, имел льготы при приобретении железнодорожных билетов. Ехали до столицы двое с половиной суток, но мне дорога показалась легкой и приятной: поскольку папу знали все проводники, нам даже плов готовили!
Как оказалось, на экзамены я опоздал — туры были в самом разгаре. Тем не менее показаться в разные училища успел. Если бы тогда поступил в Школу-студию МХАТ, то учился бы на одном курсе с моими будущими друзьями — Романом Козаком и Дмитрием Брусникиным, которых, увы, уже нет, с Машей Брусникиной, которая сейчас в Школе-студии заведует кафедрой сценической речи и возглавляет Молодежный театр — РАМТ. Но, как видите, не сложилось.
— Вы хотели учиться именно в Школе-студии МХАТ?
— Нет, в Щукинском училище, потому что оно гремело по всей стране. А о том, насколько культовой была Школа-студия, просто не знал. Кстати, когда «пролетел», не очень расстроился. Потому что почувствовал главное: поступить вполне могу!
Вернулся в Ташкент и пошел в эстрадно-цирковую студию при местной филармонии. Но быстро понял, что жанр конферанса — это совсем не мое. И ушел. Тогда мама меня спросила: «Сынок, а ты хочешь на следующий год поехать в Москву и снова поступать?» — «Конечно!» — «Тогда иди и заработай себе на билет». И я пошел работать на завод слесарем-ремонтником токарных и фрезерных станков.
Первый месяц был учеником с зарплатой в 90 рублей, потом мне дали второй разряд и уже 150 рублей — приличные деньги для того времени (когда через пять лет начал работать в театре, получал гораздо меньше). Токарный станок и сейчас могу разобрать, правда, собрать обратно — вряд ли. С первой зарплаты купил маме и папе подарки. И, конечно, «проставился» — достал еды и выпивки и накрыл стол. Мои наставники, которые отработали на заводе по 40, 50 лет, водочку у меня приняли. Но сказали: «Мы за тебя выпьем, а ты иди!» Я удивился: «Как так, а я?!» — «А тебе рано еще! Вот когда исполнится 18 лет, тогда и нальем».
— Как чувствовали себя на заводе?
— Отлично, только поначалу вставать в пять утра было непривычно. Завод был прекрасной школой жизни. Какие потрясающие люди там работали! Один из моих наставников, дядя Толик, был высоченным, как я. А кулачищи у него было такие громадные и сильные, что он в первый же день крепко-накрепко закрутил огромный болт и сказал мне: «Откручивай!» Я гаечным ключом еле его открутил. Другой мой наставник, дядя Виктор, был шлифовальщик очень высокого разряда. Я все не понимал, почему он по полдня сидит и ничего не делает. Спрашиваю: «А почему вы отдыхаете?» А он: «А я за два дня выполняю недельную норму». — «Так можно же больше нормы деталей выточить и побольше заработать». А он: «А зачем? У меня и так зарплата 500 рублей. Я свою работу очень качественно выполняю. А в свободное время лучше отдохну, почитаю».
Мужики учили меня играть в домино, а еще часто разыгрывали. Я решил выпилить для девушки, в которую был безумно влюблен, плойку. Тогда в магазинах этот прибор редко «выкидывали», то есть продавали, а завивать волосы у девушек было модно. Начинаю обрабатывать алюминиевую заготовку, а она не пилится. Ничего не понимаю, а мужики стали вокруг и смеются. Оказывается, они ее втихаря смазали машинным маслом, чтобы скользила. Мужики отсмеялись и сказали: «Ладно, мы тебя разыграли. А сейчас поможем — покажем, как выточить».
— В итоге заработали на билет до Москвы?
— Конечно! Во второй раз отправился в столицу на самолете и без папы. Я уже был опытный абитуриент, прошлогодние прослушивания кое-чему меня научили. К тому же когда я показывался — по-моему, в ГИТИС, — ко мне подошел какой-то выпускник этого вуза. Я его видел первый раз, не знал, как зовут, но он просто решил мне помочь и дал несколько советов. Уже не помню, что конкретно он подсказал, но программа зазвучала лучше. Читаю отрывок из Чехова и вижу, как нравлюсь приемной комиссии: два предложения произношу, а они падают со стульев и просят: «Давай дальше, еще!»
В итоге прошел и в Щукинское, и в Школу-студию. Решил пойти в «Щуку», потому что там были блестящие педагоги, курс набирал Юрий Васильевич Катин-Ярцев. Но и тогда, и сейчас в ситуации, когда абитуриент проходит сразу в несколько училищ, руководители курсов часто договариваются между собой — кого кто берет. Мой будущий мастер в Школе-студии Виктор Карлович Монюков сказал мне: «Мы с Юрием Васильевичем уже поговорили и решили: ты будешь учиться здесь». Вот так все сложилось.
— Кто учился с вами на курсе?
— В первую очередь это Сергей Земцов... Мы с ним каждые четыре года набираем курс на актерский факультет — в позапрошлом году набрали шестой по счету. Сергей Иванович — выпускник Нижегородского театрального училища имени Евстигнеева, профессор Школы-студии МХАТ, был деканом актерского факультета 25 лет, сменив на этом посту прекрасного педагога, выпускника Школы-студии Олега Георгиевича Герасимова. Мы с Сергеем Ивановичем практически родственники.
Еще один мой однокурсник — Алексей Геннадьевич Гуськов, будущий народный артист. Он старше меня на три года и как-то сразу взял надо мной опеку. Когда я поступал, Лешка приютил меня в общежитии Бауманского института (он до этого там учился). А потом мы с Лешей жили в одной комнате в общежитии Школы-студии на Дегтярке (в Дегтярном переулке) — пока он не женился...
Алеша сделал себя сам, он невероятно целеустремленный, напористый и очень востребованный — абсолютный бульдозер! Где он только не работал: в Театре имени Пушкина, на Малой Бронной, в Театре Гоголя. Если у него было меньше ролей в театре, он сосредотачивался на кино — снимался или продюсировал. Когда была пауза в съемках, руководил студией, которая выпускала замечательные мультфильмы. Если не ошибаюсь, Гуськов — единственный выпускник Школы-студии МХАТ, который работает в Вахтанговском театре. Это Олег Николаевич Ефремов брал в свой театр выпускников всех московских театральных училищ. Например, Катя Васильева ВГИК окончила, Ия Сергеевна Саввина вообще была без актерского образования, но Ефремов пригласил их. А в Театре Вахтангова до последнего времени старались брать в труппу только «своих» — ребят из Щукинского училища. Но Гуськова взяли!
— На вашем курсе еще училась Алена Бондарчук...
— Да, наша Аленушка, хорошая, прекрасная моя девочка, которой, увы, уже нет с нами. Мне кажется, я был в нее влюблен. Но ее брат Федор, с которым дружу, у которого снимался, в это не верит. Зато Федька почему-то утверждает, что это я научил его пить водку. Я возражаю: «Когда это я тебя учил?! Ты же младше меня на шесть лет. Значит, когда я был на втором курсе, ты учился в пятом-шестом классе. Ребенок еще, какая водка?!» Но он спорит: «Нет, ты меня научил! И я буду всем это рассказывать».
Я благоговел перед родителями Алены. Ирина Константиновна Скобцева была очень красивая до конца жизни, причем в зрелом возрасте она мне даже больше нравилась. А какое чувство юмора у нее было, как тонко она иронизировала! Много лет спустя мы устроили ей творческую встречу на Малой сцене МХТ. Она по-прежнему обращалась ко мне ласково: «Игорек». А я ей напомнил: «Ирина Константиновна, а я ведь так за Аленушкой ухаживал». А она удивилась: «Я не знала!»
Когда же в комнату заходил Сергей Федорович Бондарчук, воздух становился гуще. Он казался таким огромным, значительным, хотя дело тут совсем не в росте. Когда я оканчивал Школу-студию, приключилась такая история. Человек пятнадцать с нашего курса что-то отмечали. Потом решили продолжить банкет — устроить пикник с шашлыками и выпивкой на свежем воздухе. На чьих-то раздолбанных «жигулях» отправились на Николину Гору. Как все 15 человек поместились в машине, не понимаю! Обалдел и гаишник, который остановил наше авто недалеко от «места назначения». Когда мы, пьяные и мокрые, потому что в тот вечер шел дождь, вывалились из «жигулей», он только и смог произнести: «А можете обратно туда все залезть?» Мы смеялись: «Конечно, можем!» Но блюстителю порядка было явно не до шуток. Тут я сообразил, что совсем поблизости дача Бондарчуков. Говорю Алене: «Беги за папой!»