Анастасия Мельникова. Женское счастье
Кому-то выпадает найти его в двадцать лет, кому-то в сорок... Родив дочь, я перестала принадлежать себе. И до ее совершеннолетия только она будет решать, выходить ли мне замуж. Недавно Маша это услышала и сказала: "Не волнуйся, я пораньше поумнею".
— Никогда не вру своему ребенку — это главный принцип наших отношений. Уверена, что Маша со мной тоже честна. Однажды вечером я хотела уехать. Дочке было лет пять, и она знала: мама либо рядом, либо на работе. Оттого спросила:
— Ты на съемки?
— Нет, пригласили в ресторан.
Уложила ребенка, она меня поцеловала:
— Только, пожалуйста, веди машину осторожно.
Мне говорили, что дочке рано рассказывать о своих планах. Уехала — и все! Но я не считаю нужным выдумывать истории о неотложных делах — предпочитаю говорить правду. Мы встретились глазами, и Маша поняла: если меня пригласили и я согласилась — значит, мне это нужно. Еще дочь знает: прежде всего я живу ее интересами. Говорят, что тем самым я жертвую своей личной жизнью, осуждают за это. Но я ни в чем себя не ущемляю. Напротив, получаю огромное удовольствие от того, что весь мой мир крутится вокруг Мани. Сегодня ей уже четырнадцать. Сколько нам осталось этого неразрывного, погруженного друг в друга совместного существования? От силы лет пять. Потом дочь вырастет и у нее начнется самостоятельная жизнь.
Если завтра скажу: «Хочу замуж! Не могу больше ждать, давай жить большой семьей» — Маша согласится. Но я знаю, что в этот момент она пересилит себя. А я так не хочу: жить и знать, что ребенку пришлось через себя переступить. Что ж, возможно, никто не захочет ждать. Ничего не поделаешь: это жизнь.
— А что вы ответили, когда Маша впервые спросила, где ее папа?
— Сказала правду. Как было. Дочка — единственная, кому известно все. Кто в нашей истории прав, кто виноват — пусть решает сама. Но не могу советовать действовать так же другим родителям. Маша все услышанное восприняла адекватно. А кого-то из детей подобная родительская откровенность может испугать.
Сейчас у меня в жизни все складывается хорошо. Всегда старалась внушить дочери, что неполная семья — отнюдь не катастрофа. Маша знает, что окружена множеством обожающих ее родных. Но идеал — это как было в семье моих мамы и папы. И стремиться надо к этому.
— Воспитываете Машу в том же духе, что и вас?
— Нас с братьями никогда не учили, как надо держать ложку и вилку, как сидеть, как разговаривать. Главным было воспитание чувств. Подруги детства признаются: «Помним, как на праздниках в вашем доме выставляли огромную корзину с конфетами. Но вы втроем никогда не подбегали к ней, пока угощение не попробуют гости». Родители дали нам главное: понимание, что человек живет не для себя. Они не поучали, не отчитывали. Просто поступали так, что становились для детей лучшими во всем.
Папы Рюрика Александровича не стало в шестьдесят девять лет в одну секунду. Абсолютно здоровый мужчина вдруг упал, и его сердце остановилось. Убеждена: папа просто раздал его людям. Он был хирургом-онкологом, блестящим врачом. Его нет уже двадцать два года. Совсем недавно я встретила женщину, чей муж тридцать семь лет живет после операции, которую сделал папочка.
Мама Елена Олеговна — тоже оперирующий хирург, гинеколог, могла сделать серьезную научную карьеру. Но она так расставила приоритеты, что на первом месте всегда была семья. И отложила занятия наукой на годы. Зато и мы, дети, и наш папа постоянно были окружены вниманием. Мама все успевала. По утрам обязательно готовила семье завтрак, причем каждому — именно то, что он любил. Папа уезжал на работу к девяти утра. Мама начинала всего на полчаса позже. Их клиники стояли рядом в поселке Песочном, где у нас целый онкогород. Никогда не забуду, как поехала однажды с мамой на работу: нужно было сдать какие-то анализы. На улице зима. Садимся в машину, папа трогается с места, и только тут мама выдыхает: «Ф-у-у-ф! Кажется, успела». Это о том, что и на сей раз она чудом переделала все дела по дому, накормила мужа и детей и не опаздывает на работу. А потом мама... достала из сумки части своего костюма и начала надевать их прямо в машине. Утром на это просто не хватило времени! Причесывалась, подкрашивалась она уже в клинике.
Родители воспитывали нас своим примером. На мамином прикроватном столике всегда лежали «Закон Божий» и Библия. И крестили нас не тогда, когда это стало модным, а сразу после рождения. В СССР церковь была под негласным запретом: коллеги родителей о крестинах не знали. Иначе папа с треском вылетел бы с работы. Он искренне верил в Бога, носил крестик. Но при этом вступил в партию — в противном случае ему не дали бы создать уникальную клинику и спасти огромное число жизней. Он не беспринципность проявил — пошел на компромисс ради пациентов. И кстати, когда все в какой-то момент от партии отреклись, остался в ее рядах до конца.
— Машу вы крестили?
— Конечно. В храме на Конюшенной площади. Дочка ходит со мной на причастие. Не каждую неделю, раз в несколько месяцев. Ведь воскресенье — единственный день, когда она может подольше поспать. Но иногда просит: «Мама, разбуди меня завтра, пожалуйста. Я должна пойти в храм исповедаться». Сейчас она начала читать взрослую Библию: по главе в день. Если что-то не понимает, пишет своему духовному наставнику — отцу Владимиру. Они общаются в Сети. Он живет далеко, в Макарьевском монастыре, поэтому видимся редко.
Крестные дочки — мой младший брат Саша и Светлана Кармалита, вдова Алексея Германа. С Германами наша семья соединена даже не дружбой — родственной связью. Мы с дядей Лешей — крестные моей племянницы Сашки. А много лет назад, когда родился замечательный режиссер Алексей Герман — младший, его крестным отцом стал мой папа. Мы жили в одном доме, с Лешенькой росли вместе... Пережить уход дяди Леши у меня не получается. Он был частью семьи. Говорят, пройдет время и станет легче, незаменимых людей нет. Но папа, который давно не с нами, для меня незаменим. Как и дядя Леша.
Я договаривалась об отпевании Алексея Юрьевича, о том, чтобы в монастырях каждый день молились об упокоении его души. Герман был исключительной фигурой в киномире. Оставил после себя школу. Ни одного дня на съемочной площадке он не существовал без учеников. Большинство режиссеров так не поступают — опасаются, что талантливая молодежь их задвинет. А Герман точно знал: его ниша так за ним и останется. Вне зависимости от того, пролежит фильм двадцать лет на полке или нет, оценят ли картину современники. Талантливому ученику Алексей Юрьевич передавал не только душу и ремесло: в тяжелые девяностые годы он искал деньги на дебютные фильмы. Мало кто так жил. Алексей Балабанов и Ирина Евтеева — режиссеры, признанные на мировых фестивалях, — получили возможность снять кино благодаря дяде Леше. Он находил деньги, доказывал, кричал, наживал врагов. А в нашей профессии поддержка очень важна. О том, какой величиной в кино был сам, и говорить не стоит. Когда на Каннском фестивале зрители не приняли картину «Хрусталев, машину!», Алексею Юрьевичу принесли свои извинения ведущие кинокритики Франции. Многие из них называли фильм величайшим произведением искусства. Я благодарна судьбе за то, что подарила мне встречу с дядей Лешей и тетей Светой. И родители всегда относились к ним с теплотой и нежностью.
Фото: из архива А. Мельниковой
Папа женился только в сорок один год и молодость провел довольно бурно. Он был честен со своими дамами, в том числе замужними, ничего не обещал. Но всю жизнь сопровождал всех их детей. Всем помогал. Есть шутливая семейная легенда, что после смерти бабушки мама разбирала фотографии и вдруг увидела меня... шестнадцатилетнюю. Если учесть, что мне тогда едва исполнилось девять, эта девочка была очень на меня похожа — как старшая сестра. «Смотрю на фото, фамилию на обороте, начинаю сопоставлять факты и все себе придумала... — рассказывала, смеясь, мама. — Вот почему эта девочка сразу поступила в университет. Вот отчего она бывала в гостях у мамы Рюрика». Может, бабушка что-то и знала, но семейных тайн не раскрывала. А мы могли только догадываться, что было на самом деле. Возможно, все это просто наши фантазии...
Родители научили, что нужно быть терпимыми и добрыми. Вне зависимости от того, кровные родственники или не кровные, чужие дети или свои. Ведь даже посторонним может потребоваться твоя помощь. Сегодня я не только актриса, но и депутат Законодательного собрания Санкт-Петербурга. Ко мне на прием приходят со своими бедами. В последнее время особенно много тех, кого обманули, отняв квартиру. Сидят и плачут: «Мы бомжи, нам нечего есть, — и тут же бросают обвинения в мой адрес, — а вы живете в хоромах на Марсовом поле...» Я понимаю, что это несправедливо и человек говорит так от отчаяния. А дома все равно плачу. Машка просит: «Мама, откажись от этой работы, не иди на следующий срок». Но мне важно чувствовать, что хоть кому-то удается помочь.