Здоровье. Фитнес
Реальная история
Потому что такие дети не выживают
На сроке беременности 16 недель врачи объявили Анне Старобинец, что у ее нерожденного ребенка поликистоз почек и с таким диагнозом младенцы не выживают. В России Анна прошла все круги ада, чтобы выяснить, есть ли у малыша шанс остаться в живых и как быть дальше. Когда подтвердилось, что шансов нет, она отправилась в Германию, чтобы прервать беременность на позднем сроке. Мы публикуем отрывок из книги Анны «Посмотри на него» (издательство Corpus) – о проживании горя, о медицинской этике и о том, как сохранить себя, когда сохранить ребенка невозможно.
В Германии
Мы снимаем туристические апартаменты: кухня, спальня, гостиная – на тихой бюргерской улочке Шпенер-штрассе, украшенной рождественскими гирляндами. Хозяин квартиры интересуется, хорошо ли мы проводим время и веселимся в Берлине. Мы вежливо отвечаем, что да, хорошо. Вообще-то я предпочла бы все эти дни провести в постели, неподвижно, лицом к стене. Но мне не дают. Каждое утро Саша поднимает меня с постели и заставляет что-нибудь съесть. Каждый день заходит Наташа и ведет нас гулять по городу. Гирлянды, фонарики, пряники, елочки и глинтвейн повсюду. Мы бродим по заледеневшим улицам, мы заходим в кафе и бары. Я пью глинтвейн, потому что уже не важно. Потому что такие дети не выживают. И еще потому, что я чувствую – глинтвейн ему нравится. Когда я пью глинтвейн, он весело шевелится внутри. Пусть в его жизни – там, в безвоздушной темноте моей матки, из которой ему никогда не выбраться к свету и воздуху, у него будет хоть что-то приятное.
Иногда я плачу. Но в целом этот чужой предрождественский город создает ощущение нереальности происходящего. Как будто я – героиня низко-бюджетной артхаусной мелодрамы. Как будто все это – не со мной; все это просто кино.
По ночам, когда Наташа уезжает к себе домой, а муж ложится спать, кино заканчивается и я вываливаюсь из него в бордельный уют берлинской гостиной. Тогда я плачу по-настоящему. И читаю форумы про прерывание беременности. И про то, что после прерывания на позднем сроке не всегда удается забеременеть снова, а если даже и удается, пороки развития имеют обыкновение повторяться. А еще про то, что после такого люди очень часто разводятся…
Выбор
И еще все эти три дня неожиданно для себя я все-таки думаю. Выбираю – прервать беременность или донашивать. Я хочу доносить. Потому что мне не хочется убивать этого несчастного Барсучка Наименьшего. Потому что мне хочется подарить ему лишние двадцать недель жизни. Потому что я не хочу в больницу. Потому что доносить – естественней и правильней, с точки зрения физиологии. Потому что я боюсь осложнений. Потому что аборт может пройти неудачно. Потому что я рискую потерять много крови, потерять здоровье, потерять матку, потерять способность иметь детей.
Я хочу прервать. Потому что не знаю, хорошо ли ему там, внутри, или он страдает. Разве может быть хорошо, когда почки в пять раз больше нормы? Я хочу прервать, потому что боюсь, что сойду с ума, если эта ситуация будет длиться еще несколько месяцев. Если мне придется родить его и смотреть, как он умирает. А потом одевать его, обнимать его, хоронить его. Покупать вместо люльки гробик. Я хочу прервать, потому что в России, в женском учреждении, куда нельзя заходить мужчинам, продолжение этой беременности станет адом, а остаться в Германии еще на двадцать недель мы никак не можем. Я хочу прервать, чтобы все это, наконец, кончилось.
Я пытаюсь привлечь к этому выбору Сашу, и он послушно ходит вместе со мной по кругу, раз за разом проговаривая и выслушивая все «за» и «против». Он старается на меня не давить, говорит, что примет любое мое решение, но, когда мы обсуждаем вариант «доносить», он отводит глаза, чтобы я не видела, что в них появляется паника.
Утром третьего дня, вместе с пепельным декабрьским светом, сочащимся из щелей жалюзи, почему-то приходит ясность. Я понимаю, что эту агонию следует прекратить. Я прерву беременность. Мы за этим сюда приехали. Я говорю это Саше – и он явно испытывает облегчение.
Я прошу Наташу связаться с «Шарите» и сказать, что решение принято. Она звонит. Говорит, что они обещали назначить дату прерывания в течение ближайших нескольких дней. Со своей стороны, они просят нас с мужем все-таки посетить за это время психолога.
Я думаю, что психолог пригодился бы мне в тот день, когда я не могла найти выход из Центра акушерства и гинекологии на улице Опарина. Или на следующий день. Или даже через неделю. Теперь же в этом нет никакого смысла. Но мы соглашаемся. В конце концов, это вежливо. И даже по-своему любопытно.
Психолог из дальнего космоса
Психолог – сорокалетняя голландка, переехавшая в Берлин еще в юности, – практически сразу подтверждает мою правоту:
– Я вижу, что самую острую стадию, на которой мое участие было бы максимально полезно, вы уже пережили. Вам помогал психолог в России?
Я начинаю хихикать.
– Что я не так спросила?
Я вспоминаю профессора Демидова, его пятнадцать студентов и себя без трусов. Я вспоминаю совет идти в женскую консультацию. Я вспоминаю охранника в мышином свитере. И тетушку в консультации, которая предлагает мне «родить нового», обещает, что в одну воронку два раза не попадет, и требует, чтобы я срочно, срочно, немедленно бежала в районную поликлинику с обходным листом. Окулист, стоматолог и лор.
– Нет, мне не помогал психолог в России.
– Вы отказались от его услуг?!
– Мне не предлагали его услуги.
– Очень странно, — голландка разглядывает меня недоверчиво. – I am really surprised. Это же стандартная практика!
– У нас так не принято, – говорит муж. Она кивает с понимающим видом. На Марсе так не принято, что тут можно возразить. У инопланетян свои традиции.