Гай Светоний Транквилл
НАСТОЯЩИЙ МАТЕРИАЛ (ИНФОРМАЦИЯ) ПРОИЗВЕДЁН ИНОСТРАННЫМ АГЕНТОМ БЫКОВЫМ ДМИТРИЕМ ЛЬВОВИЧЕМ
1.
Всё, что средний читатель, от Шекспира до продвинутого школьника, знает о Древнем Риме, — он знает от Светония. Историки-профессионалы считают его сплетником и больше доверяют Плутарху, Тациту, обоим Плиниям — эти авторы куда больше сообщают об экономике, общественном устройстве, сословиях, сражениях и верованиях. Но история — «праздничная история человечества», как говорил Набоков, — не сводится к эволюции производительных сил и производственных отношений, к циклам и формациям; история в гораздо большей степени собрание анекдотов. История Цезаря и Клеопатры говорит нам о Цезаре не меньше, а то и больше, чем «История Галльской войны», в которой мы слышим собственный скрипучий голос самого знаменитого римлянина. Светоний оставил нам ворох ослепительно любопытных, трогательных, зачастую неприличных сведений не о верованиях, а о суевериях, не об экономике, а о коррупции, не о войнах, а о подковёрных стычках и любовных схватках. Поговорки, народные дразнилки, надписи в сортирах — всё это жизнь, и всё это Светоний; он оставил нам самый цитируемый из памятников античности — сравнимый по читательскому спросу разве что с «Золотым ослом» или «Сатириконом», да и те со времён Галантного века несколько потускнели. Наш современник не слишком интересуется неприличностями, его в этом смысле удивить трудно, — зато чудеса властолюбия, диктаторские мании преследования, внезапные, как ураган, перемены народных настроений занимают его в силу турбулентности нашего времени гораздо сильней.
Мать преподавала историю, и «Жизнь двенадцати цезарей», подаренная подругами-однокурсницами, была у неё настольной книгой — она любила и умела разжигать интерес пятиклассников к истории цитатами оттуда. Я прочёл это сочинение очень рано, больше всего меня впечатлил, понятное дело, Калигула (судя по пьесе Камю и фильму с Макдауэллом, — сценарий писал, кстати, сам Гор Видал, лучший исторический романист Америки, — я не один такой) — и, помнится, я больше всего поражался вот чему. Там сказано, что ночами Калигулу — явного безумца — мучили чудовищные сновидения, однажды ему приснился какой-то морской призрак… и вот я думал: нет ничего более зыбкого, чем сон. Две тысячи лет назад убили двадцативосьмилетнего маньяка, и тем не менее мы сегодня, в неузнаваемо изменившемся мире, этот его сон помним! Литература всё-таки самое фантастическое, что создано человеком.
2.
К Светонию иногда относятся, как к римскому Пикулю (и обоих продолжают с увлечением читать — более того, именно по их текстам формируют образ эпохи). Ахматова — которая Светония перечитывала регулярно и с удовольствием, — заметила как-то, что жизнь двора лучше всего знают повара и парикмахеры, ну и секретари вроде Светония; сплетник, да, — но и Бродский (не с её ли слов?) говорил, что ничего нет интересней, нежели метафизика и сплетни. Тем более, добавлял он, что это одно и то же.
Материалами Светония щедро пользовались Шекспир в «Юлии Цезаре» и Шоу в «Цезаре и Клеопатре», его перечитывали Пушкин и Толстой, ему подражали биографы всех времён, добавлявшие в официальные биографии современников необходимую дозу «человечинки» и «клубнички». Мы, благодарные читатели Светония, все его минусы знаем — их исчерпывающе перечислил его лучший переводчик, гениальный и многосторонний Михаил Гаспаров: «Светоний не заботится о психологической последовательности: он перечисляет добродетели и пороки каждого императора по отдельности, не задумываясь, как могли они вместе жить в одной душе. Светоний не заботится о хронологической последовательности: он соединяет в одном перечне факты начала и конца правления, без логики и связи. Светоний лишён понимания истории: образы императоров он представляет в отрыве от исторического фона и, детально разбирая мелочи их частной жизни, лишь мимоходом упоминает о действительно важных исторических событиях. Светоний лишён критического чутья: он использует в своих биографиях заведомо тенденциозные источники, не думая о том, чтобы примирить их разногласия. Светоний лишён литературного вкуса: он не заботится о художественной отделке слога, он однообразен и сух». Далее Гаспаров замечает, что нельзя мерить Светония чужой меркой, — надо найти его собственную; пожалуй, в исследовании нравственного смысла истории он был пионером. И нам Светоний интересен прежде всего своим обострённым любопытством к этой проблеме: насколько личность соответствует требованиям исторического момента, насколько она способна быть на высоте времени. Что вообще делает человека цезарем, героем, что превращает его в собеседника богов — или в пыль под их сандалиями? Светоний первым озаботился проблемой «исторического человека», поиском тех качеств, которые позволяют зрителям и участникам великих событий выстоять под напором диктатур или общих мнений. И это главный вопрос нашего времени: все мы пытаемся определить, что делает гражданина устойчивым перед пропагандой, что позволяет ему не сломаться в условиях личной диктатуры или не согнуться под давлением большинства? Почему одни ложатся под начальство, а другие сопротивляются? Почему одни гонятся за комфортом, а другие за величием? Это отнюдь не бытовой вопрос, да и анализ сплетен в этом смысле не бесполезен: что остаётся от человека в летописях, что ложится в основу его репутации? Светоний внёс фундаментальный вклад в изучение роковой проблемы личности в истории; и собственная его личность, насколько мы можем о ней судить по сохранившимся текстам, была привлекательна.
3.
Мы знаем о Светонии куда меньше, чем о греке римского периода Плутархе или римлянине Таците: Светоний сам играл в истории роль весьма скромную. На основании разных обмолвок в сохранившихся сочинениях его рождение относят к 69–71 годам, смерть — к периоду между 130 и 150 годами. Устоялось представление о нём как о человеке книжном и непрактичном — так характеризовал его старший друг и покровитель Плиний-младший в письмах к императору Траяну или к богатым друзьям, которых просил посодействовать Светонию в покупке небольшого имения. При Адриане Светоний получил шанс сделать карьеру, ибо Адриан книжников как раз ценил: сначала историку поручили заведовать библиотеками, потом сделали «советником по переписке» (это почти ранг заместителя руководителя президентской администрации — к Светонию стекались все письменные отчёты с мест), при этом он имел доступ к государственным архивам. Довольно скоро в результате интриг, о которых мы ничего не знаем, Светоний был отправлен в отставку вместе со своим покровителем, начальником преторианской гвардии Септицием Кларом, которому, кстати, и посвящено жизнеописание 12 цезарей. После отставки Светоний предался литературным трудам, коих оставил несколько десятков, на самые разнообразные, но одинаково «вкусные» темы: «О зрелищах и состязаниях у римлян», «О названиях и предметах одежды и обуви», «О брани и ругательствах и о происхождении каждого», «О знаменитых блудницах», «О телесных недостатках», «О разных предметах»… От всего этого остались либо названия, либо несколько строчек, цитируемых современниками; а как хотелось бы всё это прочитать! У Светония было замечательное чутьё на самое интересное, на блудниц и ругательства, моды и пороки, и уж конечно, это гораздо любопытнее, чем войны и реформы. Полностью (кроме начала) сохранилась лишь его книга об упадке Рима, — которая, отчасти против авторской воли, оставила нам схему упадка любой империи, для которой самосохранение становится выше принципов.