35 лет аварии на Чернобыльской АЭС. Как катастрофа на атомной станции отражена в поп-культуре — кино, сериалах и играх
Катастрофы и коллективные травмы интернализируются поп-культурой — о них снимают почтительные документальные и игровые фильмы, через несколько десятков лет о них уже шутят в комедиях или делают основой для ужастиков. Данил Леховицер собрал список произведений о чернобыльской трагедии — от сериала с внимательным разбором причин катастрофы до фильмов с конспирологическими теориями и хорроров категории Б.
Мандельштам называл предыдущее столетие “веком-волкодавом”, имея в виду историю зарождающейся коммунистической России. Это выражение кажется уместным и для самых значительных катастроф, потрясших барометр ХХ века: холокоста и атомной бомбардировки Хиросимы и Нагасаки. Эти два примера кажутся еще и наиболее показательными в смысле поэтапного встраивания коллективной травмы в поп-культуру.
Во второй половине ХХ века нацизм и “банальность зла” в иерархии Рейха изучали философ Ханна Арендт и историк Лоуренс Рис. “Еврейским вопросом” и так называемым “бременем свидетельствования” в концлагерях занимались Сол Фридлендер и кинематографист Клод Ланцман. За осмысление ядерных ударов по Японии брались автор первого документального романа Джон Херси и философ Гюнтер Андерс. В следующем столетии с залихватской постмодернистской иронией — тем, с чем сегодня не принято себя ассоциировать, — нацисты маршировали в “Бесславных ублюдках” и в комиксах о Хеллбое. Гигантская ящерка на двух лапках Годзилла и ее товарищи по радиоактивному облучению кайдзю персонифицируют японскую катастрофу. Другими словами, очень грубо, но не слишком далеко от правды — сегодня Гитлер и Годзилла стали чем-то вроде Микки-Мауса. Постепенное вымывание меток катастрофичности, невозможность ее познания и прямого свидетельствования делают эти события податливыми в руках последующих авторов. Преемственность памяти от выжившего поколения к следующему (то, что Марианна Хирш называет “постпамятью”), но вместе с тем и банальная невозможность прожить и пережить катастрофу делают ее чем-то вроде уже подостывшей строительной глины, которую можно формировать в сегодняшним контексте. Та же поп-культуризация, хоть и в меньшем масштабе из-за свежести события, произошла и с отображением чернобыльской аварии: она стала задником для хоррор-игр или сай-фай-литературы, чем-то сродни Зоны Стругацких; в более редких случаях — документальной фикцией, исторически достоверным и все же игровым отображением (это мы о “Чернобыле” Крейга Мейзина).
Документальное кино
«Колокол Чернобыля» (1986, СССР)
Документально кино в его наиболее — насколько это возможно — объективных проявлениях, вероятно, главный инструмент запечатывания истории, плотницкая работа по спиливанию стружек с реальности. Документ равен словам “история”, “действительность”.
Попытка превратить чернобыльскую катастрофу в документ — то, что сподвигло Владимира Синельникова и Роллана Сергиенко начать снимать фильм уже в мае 1986 года, сразу после катастрофы. Внутри: интервью с учеными, инженерами и местными жителями. Разумеется, сказать больше, чем того требует партийная преданность, не получается. “Колокол Чернобыля” попал в Книгу рекордов Гиннесса как фильм, показанный во всех странах мира.
«Черный ветер, белая земля: жизнь в Чернобыле» (1993, Ирландия)
В 1991 году ирландская активистка Ади Рош основала Интернациональный проект детей Чернобыля в ответ на просьбу украинских и белорусских врачей о гуманитарной и финансовой поддержке. Вместе с предоставлением помощи появился этот фильм.
Жена солиста U2 Боно, продюсер Али Хьюсон отправляется на три недели на территории Беларуси и Украины с высокими уровнями радиации. “В черном ветре” прослеживаются стратегические задачи прозы В. Г. Зебальда и Марии Степановой — дать голос неуслышанным, тем, кто, может быть, никогда не получит шанса разомкнуть уста. “Черный снег” не говорит о жертвах лучевой болезни, он дает говорить им самим.