От Бэкона до Бэнкса: британская научная культура и принцип «общего блага»
Начиная с XVII века, Англия, а затем Британская империя, гордилась своими учеными и их научными достижениями. Более того, наука воспринималась как национальное достояние, а интуитивно связываемый с ней «здравый смысл» – прагматизм – уже в первой четверти XIX века стал типичной чертой характера героев английской литературы. Склонность к научному познанию мира, что бы под этим ни понималось, постепенно стала артикулироваться как особенность национальной ментальности, доказательствами чего являлись не только громкие открытия Исаака Ньютона и Роберта Бойля, Эдварда Дженнера и Чарльза Дарвина, но также философия Джона Локка и Дэвида Юма, искусство Джозефа Райта и Дэмиена Хёрста.
Каждое из этих имен, как и десятки других, – отдельная глава в истории английской культуры. Мы предлагаем читателю обратить внимание на два имени: Фрэнсиса Бэкона (1561—1626) и Джозефа Бэнкса (1743—1820).
На первый взгляд, они очень разные, Бэкон и Бэнкс: придворный мыслитель, зависимый от расположения своих патронов, и ученый администратор, чьего покровительства, напротив, взыскуют другие; богобоязненный теоретик и свободный от предрассудков и догм практик; плодовитый автор и неутомимый коллекционер; пребывающий вечно в долгах выпускник Кембриджа и состоятельный воспитанник Оксфорда. Они и жили в разное время: первый – до возникновения Лондонского королевского общества, второй – при его расцвете и во главе. При этом они оба имели политическое влияние (входили в королевский Тайный совет), не лишены были тщеславия (оставили много своих портретов) и слыли эрудированными, по-настоящему умными людьми. Любопытное созвучие их фамилий меркнет в сравнении с единством их мотивации. И Бэкон, и Бэнкс принадлежат так называемой «нововременной науке» – науке, основанной на представлениях о полноправной власти человека над природой, ведущей роли познания через опыт, могуществе эксперимента как метода, требующего отстраненного наблюдения и объективного описания. Сегодня, когда все эти положения подвергаются критике и переосмыслению как предпосылки масштабного кризиса антропоцена1, исследователи обращают внимание и на другие идеи, вплетенные в дискурсивную ткань эпохи Просвещения. Одна из таких идей – представление о том, что знание – благо для общества, иначе – «общее благо».
1 Эпоха с высоким уровнем человеческой активности, воздействующей на природу и играющей существенную роль в экосистеме. (Прим. ред.).
Понятие научной культуры (англ. scientific culture), вынесенное в заглавие этой статьи, еще не получило своего осмысления в отечественной традиции историописания науки. Представляется, что в русле современной тенденции расширения фокуса исследования (история науки все чаще подается как история научного знания) обращение к этому понятию не только оправдано, но и необходимо, чтобы расширить привычное историко-социологическое понимание науки. В контексте научной культуры предметом исследования становятся не только научные сочинения и специфические институциональные процедуры, но также многочисленные исследовательские практики и технологии организации информации и управления знанием, о которых и пойдет речь ниже.
Специфику британской научной культуры в период XVII – первой половине XIX веков определил знаменитый проект организации научных изысканий Ф. Бэкона, изложенный в «Новом Органоне» (1620). Этот проект, содержащий аргументацию необходимости властной поддержки принципиально новой, опытной (эмпирической) модели познания, был непосредственно основан на идее о том, что знание есть «благо для всех» (англ. Good of common), которое следует ценить гораздо выше, чем «благо для себя» (англ. self-good).
«[Ученым-экспериментаторам] следует напомнить, чтобы думали об истинных задачах знания» и «искали его [знания] не для личного удовлетворения, или спора, или самовозвышения над другими, или выгоды, или репутации, или власти, или любых подобных внутренних мотивов, но ради пользы и полезности для жизни, и тогда [поиски истины] будут направляться и регулироваться в соответствии с любовью к ближнему», – писал Бэкон (Bacon, 1620, p. 23)2.
2 Перевод автора.
При жизни Бэкона его проект не был реализован, но уже в трудах следующего поколения ученых – Сэмюэля Гартлиба (1599—1670), Джона Дьюри (1596—1680), Томаса Спрата (1635— 1713) тезис об универсальности благих следствий знания повторяется неоднократно. С момента учреждения Лондонского королевского общества в 1660 году его членам приходится отстаивать идею всеобщего блага познания в контексте дискуссии о доступности результатов научных изысканий для широкого круга интересующихся. Так, например, Роберт Бойль (1627—1691) выступает с критикой высокомерия, с которым ученые, члены Лондонского королевского общества, охраняют научные достижения от непосвященных.