Необычайные приключения одной теории
Девятнадцатый век был чрезвычайно щедр на научные теории – в том числе на «большие», надолго становившиеся центральными для обширных областей науки. Судьба их была весьма разной. Одни из них, некогда вызывавшие жаркие споры, ныне обрели вечный покой на страницах школьных и вузовских учебников и в качестве фундаментальной основы для дальнейших исследований. Так случилось, например, с классической термодинамикой, периодической системой Менделеева, электродинамикой Максвелла, законами Менделя… Другие, несмотря на свою широкую популярность и даже «общепринятость», в конце концов оказались опровергнуты, и сегодня о них помнят разве что историки науки – как, например, о контракционной теории горообразования или теории фокального сепсиса.
В этом отношении судьба теории Дарвина совершенно уникальна. Давным-давно став классикой, «школьной» теорией, она сегодня остается основой для конкретных исследований – в том числе тех процессов и объектов, о которых сам автор теории не мог ничего знать. В ее собственной области у нее сегодня не осталось соперников. И в то же время она до сих пор вызывает жаркие споры. И если саму идею биологической эволюции сегодня могут отрицать только авторы, заведомо находящиеся за пределами научного сообщества, то предложенный Дарвином механизм эволюции устраивает не всех и в мире науки. За более чем полтора века существования этой теории практически в каждом поколении биологов находились те, кто пытался ее опровергнуть или «дополнить». И, кажется, не было десятилетия, когда какой-нибудь уважаемый ученый не сообщал бы миру об окончательном крахе дарвинизма.
Что же это за теория такая и почему она не дает покоя стольким умам – как профессиональным, так и досужим? Этим вопросом задался известный петербургский зоолог и лауреат премии «Просветитель» Максим Винарский. В своей новой книге он из нашего времени вглядывается в то, как понимали теорию Дарвина и что видели в ней самые разные авторы в разные эпохи и в разных странах: богословы и феминистки, американские миллионеры и русские революционеры, фундаменталисты и постмодернисты, сторонники евгеники и теоретики «мичуринской биологии», геолог Адам Седжвик и писатель Федор Достоевский. Сталкивая, совмещая их интерпретации дарвинизма, Винарский пытается определить, чем же стала для современного мира теория Дарвина, какую роль отвела ей современная культура – хотел или не хотел того ее создатель.
Пересказывать вывод, к которому приходит автор «Мертвого льва», – все равно как в рецензии на свежий детектив сообщать, кто убийца. Пусть каждый читатель сам проследует по путям мысли автора – чтобы в итоге согласиться или не согласиться с решением, которое он предлагает. Надеюсь, что следуя за основным сюжетом повествования, читатель оценит и великолепные детали, подмеченные автором по ходу дела. Например, что пресловутая «обезьяна» появилась в писаниях противников дарвинизма сразу же после выхода «Происхождения видов» – хотя в этой книге об обезьянах как возможных предках человека не было ни слова. Или неожиданное стилистическое сходство пассажа об эволюции у молодого Сталина с хрестоматийным «Письмом к ученому соседу» (при полной противоположности взглядов чеховского героя и реального Иосифа Джугашвили на предмет их рассуждений).
Мы же вспомним, что наша рубрика называется «Размышления у книжной полки». Чтение книги Максима Винарского и в самом деле побуждает к размышлениям. Под некоторыми утверждениями автора хочется с удовлетворением подписаться, другие – дополнить фактами и соображениями, оставшимися за пределами книги, но придающими новые краски нарисованной в ней картине. А кое-что вызывает и желание поспорить.
Начнем с несогласий. Наиболее определенные возражения вызывает, пожалуй, глава «Затмение дарвинизма». Мне кажется, автор смешал в ней две совершенно разных ситуации. Одна – это ситуация последних четырех десятилетий XIX века (начавшаяся отнюдь не после смерти Дарвина, а почти сразу после выхода «Происхождения видов»). Она была довольно парадоксальной, включая в себя одновременно и абсолютный триумф Дарвина и то, что с легкой руки Джулиана Хаксли и принято называть «затмением дарвинизма».
Дело в том, что «Происхождение видов» содержало две принципиальные идеи. Одна – это, собственно, идея эволюции (причем тотальной эволюции: все известные нам живые формы – как современные, так и ископаемые – возникли эволюционным путем). Идея для тогдашнего научного сообщества не новая, но именно с подачи Дарвина (приведшего в своей книге «Монблан фактов» для ее доказательства) она из маргинальной превратилась в господствующую в научном сообществе и в дальнейшем уже не пересматривалась. Впрочем, дело было не только в числе и разнообразии доводов самого Дарвина, но и в том, что весь корпус фактов, накопленных натуралистами за предыдущие полвека, уже буквально вопиял об эволюции.
Другая идея Дарвина – модель механизма эволюции: естественного отбора случайных наследственных изменений. И вот она, будучи – в отличие от первой – абсолютно новой, встретила весьма неоднозначный прием в тогдашнем ученом мире. Мало кто решался начисто отрицать реальность отбора, немногим больше было и тех, кто отказывал ему в какой бы то ни было роли в эволюции. Но и тех, кто считал этот механизм эволюции основным или даже единственным, было немного. Подавляющее большинство тогдашних авторитетов полагало, что дарвиновский отбор, конечно, действует, но наряду с ним эволюцию движут и другие силы (с чем был согласен и сам Дарвин). Очень многие именно этим «другим силам» отводили главную роль, а отбору – второстепенную. Что касается природы этих «других сил», образа их действия и соотношения с отбором, то теорий на эту тему было выдвинуто огромное множество. Вот в этом и состояло «затмение дарвинизма» в 1860– 1890-х годах.