Исторические сведения о сказочных берендеях
В 1831 году Александр Сергеевич Пушкин и Василий Андреевич Жуковский, проводя лето в Царском Селе, устроили литературное состязание на придумывание сказок в фольклорном стиле. В результате Пушкин подарил миру «Сказку о царе Салтане», а Жуковский – «Сказку о царе Берендее, о сыне его Иване-царевиче, о хитростях Кощея Бессмертного и о премудрости Марьи-царевны, Кощеевой дочери». Иван-царевич, Кощей и Марья Царевна были знакомы Жуковскому из русских сказок и прежде, а вот имя царя Берендея он решил позаимствовать из преданий, бытующих в окрестностях старинного русского города Переславля-Залесского. Современник поэта, граф Д. И. Хвостов, владевший имением Выползова Слободка под Переславлем-Залесским и хорошо знавший местный фольклор, в послании к Жуковскому даже называл точное «местожительство» сказочного царя: неподалеку от Берендеева болота.
Сорок лет спустя легендами о лесном царстве берендеев вдохновлялся и драматург Александр Николаевич Островский, создавая весеннюю сказку-феерию «Снегурочка». Берендеевы места были знакомы ему не понаслышке. Через железнодорожную станцию Берендеевка и мимо Берендеева болота он не раз проезжал, следуя в отцовское имение Щелыково в Костромской губернии. Бывал Островский и в Переславле-Залесском, с историей и фольклором которого берендеи были связаны корнями с древности. А после того, как 11 мая 1873 года на сцене Большого театра состоялась премьера «Снегурочки», с ней произошло лучшее, что может произойти с литературным произведением – сказку стали считать народной, а царь Берендей прочно вошел в русскую сказочную традицию.
Впрочем, сказка ложь, да в ней намек…
Свои поганые
Упоминания о совсем не сказочных берендеях часто встречаются в древнерусских летописных сводах X—XIII века. Летописцы представляли их как сильных и смелых воинов, союзников Русской земли, и, отличая от других иноплеменных язычников, называли «свои поганые». И хотя на протяжении более двух веков Лаврентьевская и Ипатьевская летописи буквально пестрили упоминаниями о них, происхождение берендеев никак не разъяснялось. Поэтому одни историки относили берендеев к скифо-сарматам, потомкам древних кочевников, которые упоминались еще Геродотом (V век до н. э.), другие – к финно-угорским племенам, третьи считали родней нам, славянам. Согласно официальной историографии, берендеи – осколок тюркского кочевого племени «байандур». В историческом научном сообществе существует также версия, что «берендей» могло быть личным именем предводителя-основателя рода, перешедшим к потомкам. Такая практика в древности была не редкостью, в Ипатьевской летописи, например, говорится о «бастиевой чади» (роде) берендея Бастия, бывшего «своим» для Мстислава Изяславича. Не исключено, что род некоего Береньди, пользующийся у единоплеменников авторитетом, мог стать ядром всего племени и дать ему свое имя. А так как четкого доказательства этому нет, приходится согласиться с Максом Фасмером, составителем самого объемного на данный момент этимологического словаря русского языка: «название "берендеи, берендичи, берендии", надежной этимологии не получило».
Достоверно известно лишь то, что в конце X – начале XI века берендеи жили в южнорусских степях, но с появлением у границ Руси кипчаков, вошедших в нашу историю как половцы, из мест прежних кочевий были изгнаны. Спасаясь от половецких ханов, берендеи и их степные соседи торки-узы попросили убежища у русских князей взамен на обязательство нести пограничную службу, участвовать в военных походах и защищать славянские земли от врагов.
Согласие было получено, и берендеи обосновались вначале на окраинах Киевского и Переяславского княжеств, находящихся между Русью и Степью, а затем, судя как по свидетельству летописей, так и по топонимам, были расселены русскими князьями в Верхнем Побужье, на Волыни и в Залесских землях. Интересно, что в отличие от киевских князей, которые боевые отряды набирали чаще из торков, дружины владимиро-суздальских, ростовских и московских князей состояли исключительно из берендеев, зарекомендовавших себя как более надежные союзники.
В начале 1140‑х годов новые поселенцы Руси создали союз «черных клобуков» – так славяне называли иноплеменников за высокие шапки из черного войлока, которые те носили. Обращает на себя внимание, что во всех летописных сообщениях берендеи и торки называются как два независимых друг от друга племени, отдельно действующих и после создания союза. Объединение черных клобуков было, по сути, формальным: и берендеи, и торки твердо помнили, к какому этносу принадлежат, занимали разные территории и никогда не смешивались.
Торки, прожив среди славянского населения почти два столетия, по духу своему оставались все теми же кочевниками. Они почти не изменили степных привычек и обычаев, по-прежнему жили в вежах (шатрах) при своих стадах и придерживались языческого погребального обряда. При раскопках курганов на реке Рось, в местах военных торческих поселений, образованных киевскими князьями для защиты Киева с юга, археологи находили в погребениях остатки луков, колчаны со стрелами, сабли, стремена, чучела или части коней. Там же, где были поселения берендеев, ничего подобного не найдено. С. А. Плетнева, доктор исторических наук, знаток истории и культуры кочевых народов средневековой Руси, предполагает, что подавляющее большинство их приняло христианство, поэтому погребения берендеев ничем не отличались от русских и располагались на общих кладбищах (христианские кладбища обычно не раскапываются).
По-разному складывались у этих двух народов и отношения с Русью. Берендеи никогда не были простыми наемниками, служившими только за плату, изначально жили со славянами общей жизнью и чувствовали себя частью древнерусского государства. Тогда как отношения с торками так и не стали по-настоящему прочными, и при первом неудовольствии они готовы были наделать русским князьям всяких хлопот. В летописях довольно часто встречаются сообщения «…заратишася торци», или рассказы об изменах торческих ханов, и ничего подобного нет о берендеях.
Еще один интересный факт отметил русский историк М. П. Погодин (1800—1875) работая с летописями: берендеи не только всегда упоминались отдельно от торков и печенегов, но и почти всегда первыми. 1153 год: Изяслав Мстиславич послал своего сына на половцев, «дав ему силу многу, Печенеги Каневские, и Берендей, и Торки, и Ижеславцы, и Порсяне»; 1169 год: «и ту придоша ему Берендичи вси, и Торци и Печенези»; 1162 год: «а Рюрик пойде ис Торцьского… и с Берендеи, и с Куи, и с Торкы, и с Печенегы».
Да-да, печенеги, разгромленные русскими дружинами в 1036 году, но окончательно не добитые, тоже входили в число черных клобуков. Уж сколько, казалось, натерпелась Русь от печенежских набегов, а как половцы пожгли их вежи, убили женщин и детей, пришли со своей бедой степные кочевники на Русь, и пожалела их Русь, дала кров и хлеб.
Не наше оно, не русское: «око за око».