Портрет художника на фоне другого художника
Анна Толстова об Игоре Грабаре в Корпусе Бенуа
В Русском музее открылась выставка к 150-летию Игоря Грабаря. Заслуженный деятель искусств РСФСР, народный художник РСФСР, народный художник СССР, академик АН СССР и АХ СССР, лауреат Сталинской премии первой степени, кавалер двух орденов Ленина и двух орденов Трудового Красного Знамени предстает на ней как художник, живописец.
Вычтем ранний, серо-бурый, ученический, домюнхенский период; вычтем галерею портретов родных, друзей, советских мастеров культуры, ученых и общественных деятелей; вычтем несуразного «Ленина у прямого провода» 1933 года. И в сухом остатке будет то, что можно назвать «русским импрессионизмом», с акцентом на первом слове, даром что усвоен он отнюдь не в России, а в Мюнхене, в легендарной школе Ашбе. С одной стороны, это такой вторичный импрессионизм, что получен с большим запозданием, сразу в комплекте с Сезанном и набидами, где и голубые тени на мартовском солнечном снегу, и энергичная пуантель в букетах, и простая арифметика яблок и груш на узорчатых скатертях — все смешалось в одном винегрете. А с другой стороны, это импрессионизм дачника, потому что если импрессионизм — искусство праздника, то какой же праздник может быть в городе, настоящий праздник — на природе, где и февральские лазури, и чаепития в саду, и березы с рябинами, и самовары, и плетеные кресла, и дородная хозяйка у стола, и дельфиниумы с хризантемами, и васильки вырвиглаз ядреной синевы, и яблоки-яблоки-яблоки, бесконечное счастье урожая. И не сразу заметишь момент перехода в этой счастливой дачной жизни, когда портики барских усадеб превращаются в веранды сталинских академических дач в Абрамцеве. Если же попытаться забыть имя автора, то можно подумать, что перед нами среднестатистический любимец Музея русского импрессионизма, скромный дореволюционный специалист, превосходно приспособившийся к обстоятельствам советской действительности.
Пандемия подложила юбиляру свинью: дело в том, что Игорь Эммануилович Грабарь (1871–1960) всего на год младше Александра Николаевича Бенуа (1870–1960), и сравнение двух столь разных и столь схожих фигур одного круга, совершенно невозможное в советское время и само собой напрашивающееся сегодня, стало неизбежным даже для далекой от специальных историко-искусствоведческих сюжетов публики, ведь юбилейные выставки Бенуа отложились почти что на год и еще свежи в памяти. Ясно, что оба, художественные критики, историки русского искусства и организаторы художественной жизни, предстали на выставках в своей первой и как будто бы не главной роли, роли художников. И конечно, Бенуа оказался в более выигрышном положении — его чествовали в Русском музее, Третьяковской галерее и Петербургском музее театрального и музыкального искусства, Грабаря же празднует, как ни странно, один Русский, хотя для Третьяковки это куда более важная персона.
Что касается Бенуа, то протокольно-скучная, сделанная на материале собственных фондов выставка в Русском музее лишь подтверждала распространенное мнение, что художник он весьма скромных дарований и что ценим мы его не за это, а за вынесенный за скобки «Мир искусства». На третьяковской выставке Бенуа как раз и явился главным дирижером объединения, и в составе большого оркестра исполнительское превосходство Добужинского, Бакста или даже Сомова не так бросалось в глаза. И только роскошная «Мания Петрушки» в Петербургском музее театрального и музыкального искусства совершенно реабилитировала Бенуа как художника, замечательного театрального художника, чья мирискусническая программа — с историко-культурной ученостью как категорическим императивом, с ретроспективизмом и стилизаторством — была просто создана для театра. Выставка Грабаря в Русском музее лучше и представительнее (в ней участвуют Третьяковка, множество региональных музеев и частные