Не тот народ
Как энтузиазм народников сломался о российскую реальность
Готовясь к «хождению в народ», революционеры в 70‑х годах XIX века «народ» себе придумали заранее — и это был народ‑социалист, готовый к русскому бунту. Разочарование оказалось горьким, а расплачиваться пришлось годами тюрем и ссылок.
Осенью 1873 года в селе Андрюшкино Новоторжского уезда Тверской губернии появились два необыкновенных мастера‑пильщика. Одеты по‑крестьянски — простые дубленые полушубки, говорили — ну почти по‑крестьянски, хотя и не совсем, работали достаточно умело. Днем. При них были огромные мешки, а в мешках — запретные книги. И вечерами странные пильщики вели в переполненных избах долгие беседы с крестьянами. Один обильно цитировал Евангелие и едва ли не каждый стих священной книги использовал для того, чтобы доказать своим слушателям — Господь хочет от вас немедленного бунта. Второй на Бога не ссылался, зато рассказывал, что вот, мол, во Франции царя прогнали, значит, и у нас так же будет, а еще растолковывал, что вся землица должна быть крестьянской. Эта мысль слушателям нравилась. «Крестьяне слушали пропагандистов как настоящих апостолов, водили их из избы в избу и отказывались брать деньги за харчи»,— напишет после о подвигах пильщиков князь Петр Кропоткин, один из отцов русского анархизма.
Сельская агитидиллия, впрочем, закончилась довольно быстро. Через восемь дней один из преданных слушателей донес на новоявленных апостолов полицейскому начальству, их задержали и под конвоем отправили к становому. Конвой, кстати, состоял из тех же мужиков, которые охотно слушали ночные откровения пильщиков,— это была одна из крестьянских повинностей в то время. Дорога лежала через село Воронцово, отмечавшее храмовый праздник. Не задержаться было нельзя: не по‑христиански. Целый день арестантов водили от избы к избе и в каждой потчевали брагой.
Знаток Евангелия продолжил проповедь, и полупьяные жители Воронцова искренне печалились, что такому хорошему человеку светит острог. Но помочь хорошему человеку, естественно, даже и не попытались. Однако кончилось на этот раз все для революционеров относительно благополучно — к вечеру конвойные перепились, и пильщики просто бежали. Наняли за рубль мужика с подводой, уехали в Торжок, а оттуда по чугунке — в Москву.
«Декабристы разбудили Герцена, Герцен развернул революционную агитацию», и все завертелось. Этот ленинский пассаж из статьи «Памяти Герцена» дети в советских школах учили наизусть. Возможно, завертелось все чуть раньше, и дело не только в декабристах. Весь XIX век самые разные представители русской интеллигенции пытались разобраться с тем, как следует относиться к «народу»,— и попробуй отдели тут реального серого мужичка, данного интеллигенту в эмпирических ощущениях, от позаимствованного у немецких романтиков концепта. Постепенно сложилось что‑то вроде мифологического консенсуса, с базовыми постулатами которого спорить стало рискованно. Во‑первых, народ — мудр. У народа надо учиться подлинной мудрости жизни. А во‑вторых и в главных, интеллигенция перед народом в долгу. Разумеется, либералы‑западники, почвенники‑славянофилы и левые радикалы вкладывали в эти тезисы разное содержание, по‑своему представляя и народную мудрость, и способы расплаты по счетам.