Гностики: поэтичные тайны злого демиурга
Расколы и ереси. Проект Сергея Ходнева
Исторические гностики, современники первоначального христианства, просуществовали недолго. Тем не менее влияние их оказалось несоизмеримо огромным — мы обнаружим его и у мистиков Средневековья, западного и византийского, и в каббале, и в неортодоксальном исламе, и в европейском романтизме, и в религиозно-философском возрождении нашего Серебряного века. В своем высшем выражении гностицизм выглядит самозабвенным и отчаянным порывом богоискателя-одиночки, одаренного не только религиозно, но и художественно. В низшем — пестрой, горячечной и не всегда человечной эзотерической мешаниной.
Справка
Гностики — адепты околохристианских учений I–II веков, объединенных представлением о резком дуализме мироздания (противоборстве духовного и материального начал) и негативным отношением к видимой Вселенной, которая мыслилась созданием не Бога, а враждебного человеку демонического существа. Доктрины, которые гностицизм преподносил как высшее Знание (греч. gnosis), комбинировали произвольно взятые элементы христианства с заимствованиями из восточных религий и с влияниями античной философии.
Удивительное дело: обычно так называемые «классические» ереси — это то, о чем последние лет пятьсот знают все и всегда. Вспоминают, полемизируют, уподобляют им что-то из современных религиозных явлений. Гностицизм — он другой. Совершенно не волновали гностики как таковые, допустим, Лютера и его современников (даром что отдельные гностические доктрины некоторые из них вполне активно обсуждали). Только начиная с XIX века (и в особенности после научных открытий ХХ века вроде папирусной библиотеки Наг-Хаммади) о гностицизме как великом соблазне раннего христианства заговорили во весь голос: вдруг стало понятно, насколько это было изощренное и большое движение, насколько его обворожительность тревожила не только апологетов II века, но даже и самого апостола Павла многим раньше.
Отчасти дело в том, что гностицизм очень интимно связан со своей эпохой: это, без сомнения, самое красочное выражение духа того времени, когда ясное греческое и тем более римское постижение того, как устроен мир, на глазах начинало распадаться. Немного древнеегипетской мудрости, препарированной александрийскими учеными, немного неоплатонических мыслей, немного неопифагорейства, немного симпатий к экзотическим ближневосточным культам, немного — как знать? — буддизма, зороастризма и даже индуизма — и, сверх того, очень понятное чувство растерянности от того, что привычная средиземноморская ойкумена неуловимо меняется. Изменчив и сам гностицизм: то, что нам сообщают источники об учениях легендарного Симона Волхва (I век) или ересиархах следующих двух столетий — Кердоне, Саторниле, Маркионе, Василиде, Валентине — не всегда достоверно и вдобавок чаще создает картину символистской поэмы, нежели отчетливого символа веры.
Подробности этой поэмы и вероучительные выводы, которые при этом делались, немыслимо разнообразны, но кое-что общее в этих учениях красноречивым образом присутствует. Совершенного (или частично поврежденного, ладно уж) космоса, созданного благим Творцом, не существует. Есть безвидное Первоначало, оно же Бездна, оно же Пучина, оно же Молчание, содержащее в себе все потенции бытия, но немое, темное, замкнутое, неприступное. Сознавая само себя, оно производит еще две высших «эманации», истечения — например, Ум и Помышление. Эта чета производит следующие — скажем, Логос и Жизнь, а те уж порождают Человека и Церковь и так далее. В любом случае речь о вечных бестелесных сущностях-эонах, божественность которых, правда, слабеет по мере удаления от Единого, но все равно вне этой совокупности эманаций — Плеромы («полноты») — жизни и бытия нет.