«Это проходит по категории смешного, но это совсем не смешно»
Как происходит слияние госсмеха и госстраха
В издательстве НЛО вышла книга Евгения Добренко и Натальи Джонссон-Скрадоль «Госсмех. Сталинизм и комическое» — огромное исследование «подцензурной» сатиры и юмора сталинского периода. Юрий Сапрыкин поговорил с Евгением Добренко — историком культуры, профессором Венецианского университета — о том, почему в советских фельетонах так мало смешного, как сатира одновременно разоблачала и скрывала «недостатки», почему юмор того времени можно назвать по-настоящему народным и как традиция «государственного смеха» продолжается сегодня.
Слово «госсмех» отсылает к названию советского учреждения — Госстрах. Вы приводите слова Дмитрия Лихачева, что в России «смешно не значит не страшно». В чем изнанка сатиры и юмора сталинской эпохи, как смешное в это время становится страшным?
Массовая культура существует в любом обществе, но использование смеха в политических целях — это уникальный феномен. В тех формах, в которых мы его рассматриваем, он был изобретен в сталинском Советском Союзе. Вообще говоря, «госсмех» не вчера начался и не завтра закончится. Он очень активно функционирует в современном российском обществе и политической культуре. Просто в ней доминируют другие жанры, другие формы этого государственного смеха, но роль его только выросла. Огромные аудитории, которые собирали Задорнов или Петросян, состояли из тех же людей, которые в детстве смеялись над дедом Щукарем. А комментарии Марии Захаровой — это тот же политический троллинг, что был в международных фельетонах Давида Заславского. Тут может ввести в заблуждение само слово «смех», все думают, что смех — это должно быть что‑то смешное. Но госсмех — он в принципе не смешной. Мы рассматриваем в книге огромное количество текстов самых разных жанров, от водевилей и комедий до фильмов и мюзиклов, от пословиц и поговорок до сталинских речей. В них есть интенция высмеять, но смешного там очень мало.
Вы утверждаете, что комическое в сталинское время распадается на два слоя. Один — это как бы народная юмористика, деды Щукари, «шароварные комедии» и так далее. А другой — это сатира, функция которой — клеймить, разить, карать. От фельетона до ареста один шаг.
Именно так. И была масса промежуточных звеньев. Например, в этой культуре создавались симулякры популярных жанров. Пословицы, поговорки, частушки. Мы знаем, что частушка — это по определению неподцензурный жанр. «Мой миленок…» — и дальше какой-нибудь трехэтажный мат. А тут такое: «Мой миленок ошалел, / Ничего не кушает: / Трубки на уши надел — / Радио он слушает». Или: «У колхоза, у колхоза / Все, как есть, сбывается, / У колхоза счастье возом / Так и поднимается». Такие тексты создавались в огромных количествах. Не было года, чтобы не издавались «Народные мудрости», сборники народных пословиц и поговорок, где народных было 5%, а 95% были выдуманы какими‑то агитпроповскими частушечниками. Откуда люди получали информацию, скажем, в 1930‑е годы? Тогда даже радио не по‑ лучило еще широкого распространения, в маленьких городках и деревнях его не было. Все вращалось вокруг газет, приезжающих лекторов, политинформаций и тому подобных вещей. А когда обычный житель страны открывал газету, первое, куда он смотрел,— фельетон и карикатура. Мой соавтор Наталья Джонссон-Скрадоль, написавшая среди прочего главу о карикатуре, обратила внимание на интересную вещь: советский читатель того времени не видел ни портретов, ни фотографий за‑ рубежных политических деятелей. Их представляли исключительно по карикатурам Кукрыниксов или Бориса Ефимова, где эти деятели могли быть изображены в виде петуха или свиньи. Визуально с ними знакомились через карикатуры, а содержательно — через политические фельетоны того же Давида Заславского.
Конечно, по сравнению с риторикой передовиц, в этом другая степень свободы, агрессии, энергии, которая, видимо, читателей и привлекала.
Да, причем была масса фельетонистов, и все это писалось совершенно в стиле нынешних комментариев Марии Захаровой. Такой же пафос, такой же уровень юмора, на грани фола, иногда переходящий в откровенную брань. Это неслучайное совпадение. Позднесталинское время — самый острый период Холодной войны. Дипломатия как инструмент международных отношений практически рухнула, распалась, в Организации Объединенных Наций СССР постоянно оказывается в меньшинстве, устраивает бесконечные обструкции. Вместо этого начинает действовать так называемая «мегафонная дипломатия». Ну то есть просто идет ругань на уровне подворотни, оппонента называют старым козлом или как‑то в этом роде. Сейчас это называется «хейт-спич». Это и есть госсмех: это проходит по категории смешного, но это совсем не смешно.