«Я никогда не думал, что живу в свинцовые годы»
Михаил Богин о своей жизни до и после эмиграции
Когда говорят про киноэмиграцию «третьей волны», как правило, называют три режиссерских имени: Михаил Калик, Борис Фрумин и Михаил Богин. Все трое покинули СССР на пике режиссерской карьеры, и все трое по разным причинам не смогли продолжить полноценную работу в кино за границей. Михаил Богин снял в СССР по меньшей мере две знаковые картины: короткометражка «Двое» о любви глухой девушки и обычного парня с Викторией Федоровой и Валентином Смирнитским в 1965 году получила два приза на Московском кинофестивале и вышла в прокат по всему миру, а снятый в 1970-м по сценарию Юрия Клепикова фильм «О любви» с той же Федоровой в главной роли подвергся многочисленным цензурным переделкам и не вышел в широкий советский прокат. В этом фильме Богина формально не было ничего крамольного, но там была поймана интонация безысходности начала 1970-х: по сюжету главная героиня 30-летняя Галина работает реставратором в Екатерининском дворце и собирается выйти замуж за нелюбимого мужчину (одна из первых ролей Сергея Дрейдена) для того, чтобы быть как все. Богин не захотел повторять путь своей героини: сняв компромиссную картину «Ищу человека» по сценарию Агнии Барто, в 1975 году он эмигрировал и его режиссерская карьера оборвалась. О том, почему и как это произошло, Михаил Богин рассказал Константину Шавловскому.
Вы эмигрировали из СССР в 1975 году. Почему вы приняли такое решение? Борис Фрумин говорил, что уехал от обиды, Михаил Калик репатриировался в Израиль, потому что считал его своей родиной. А почему уехали вы?
Простите, но я начну издалека. После того как я сделал «Двое» в 1965-м и «Зосю» в 1967-м, в СССР я мог делать все, что угодно. Обе картины были на Московском фестивале, куда фильмы отдавали через Политбюро, и картины никому не известного еврейского парня попасть туда просто не могли. Это было какое-то невиданное стечение обстоятельств, например, в Вику Федорову, которая сыграла главную роль в «Двое», был, оказывается, влюблен сын Брежнева, и он подсуетился. В общем, я мог выбрать любой проект на студии Горького, где я работал, и решил взяться за совместную постановку со Швецией, со студией Бергмана. Это был политический фильм, им занимался лично Суслов — история о том, как Ленин заказал тысячу паровозов у шведов. Советское правительство отдало на это всю имеющуюся у него царскую золотую валюту, потому что страна была буквально парализована нехваткой этих паровозов. Ленин поставил руководить проектом социалиста Ломоносова, аристократа, который во Временном правительстве занимался транспортом, а во время Февральской революции не пропустил к Петрограду ни один из эшелонов с георгиевскими кавалерами, спешащими с фронта на ее подавление. Ломоносов фактически спас Февральскую революцию. И Ленин назначил его руководить этим советско-шведским проектом на правах наркома. Тот уехал в Швецию — и в Россию потом не вернулся, были на то причины, это вообще очень интересная история и судьба, но я не буду сейчас в нее углубляться. Я загорелся идеей снять фильм о Ломоносове и в сценаристы позвал Юру Клепикова и Васю Соловьева, который писал с Бондарчуком «Войну и мир». Мы с Клепиковым работали месяц в Швеции, к нам в Стокгольм периодически приезжала главный редактор комитета по кинематографии Ирина Кокорева со свитой — якобы нас контролировать, а на самом деле они там покупали себе сапоги. И однажды она приехала и сказала: о Ломоносове приказано забыть, потому что он невозвращенец. Пишите без него. Тогда мы с Юрой подумали-подумали и решили выйти из этого проекта. А это было почти бунтом, и мне этого уже не простили. После этого я стал фактически невыездным.
Но вопрос был о том, почему вы решили эмигрировать?
Я сейчас до этого дойду, конечно, но я рассказываю про атмосферу, в которой это мое решение зарождалось. В общем, мы с Юрой ушли с картины, и я знал, что я уже меченый. Потом я снял фильм «О любви» по сценарию того же Клепикова, который фактически лег на полку. Фильму дали третью категорию, и студию оставили без премии, потому что из-за бесконечных переделок я сдал его позже срока. Это был метод наказания: ты работаешь с людьми бок о бок, и все знают, что это из-за тебя они теперь будут жить почти впроголодь — зарплаты-то у всех были мизерные, и без премии прожить было трудно. И наконец, у меня был большой конфликт на последнем моем советском фильме «Ищу человека», который я снял по сценарию Агнии Барто. Я в этот проект пошел, потому что там был феноменальный материал: письма потерянных детей. Многие тысячи детей потерялись в неразберихе и хаосе отступления в первый год Великой Отечественной. И Барто придумала программу на радио, когда по детским воспоминаниям, которые звучали в эфире, удавалось соединять семьи. Мне она предложила сделать фильм по этим письмам. А влияние у Барто в те годы было огромное, потому что у каждого члена Политбюро были внуки, и она подписывала им свои книжки про бычка. Я согласился, потому что подумал, что с ней вместе смогу пробить цензуру. Письма-то многие были нецензурные: там были и репрессии, и ужасы войны, и уничтожение евреев — это был крик крови, это была, как говорил Герасимов, «самоя жизнь». В общем, я согласился и считал себя счастливым человеком. И действительно, когда я начал с ней работать, цензура все пропускала, но у Барто оказалась своя цензура. Она была очень советская. Она, например, мне говорила, будучи еврейкой: «Тарковский оболгал нашего Рублева». И вот, на фильме «Ищу человека» произошла история, которая меня окончательно сломала. Я работал с письмами, их было очень много, и некоторые особенно сильные отбирал, перепечатывал их для себя. Мы снимали по всему СССР, всюду, потому что письма шли отовсюду. А в Риге нам построили павильон, и я посмотрел, какие из отобранных мною писем были рижскими. Я нашел письмо одной женщины и решил к ней поехать. Судя по фамилии, она могла быть немкой, и тогда я смог бы ей помочь. Но она оказалась еврейкой, говорящей на идиш. А в то время, как вы знаете, шла война Израиля с коалицией арабских государств и СССР был на стороне арабов. История этой женщины была такова: ее муж служил в Советской армии, к городу подходили немцы, и она решила бежать в ночи с тремя детьми. И среднюю дочь в дороге она потеряла, осталась у нее одна только красная туфелька. И мы с моим оператором придумали, что поставим в павильоне стул, прибьем его гвоздями к полу, выставим ограничитель, чтобы она не выходила из фокуса, и попросим, чтобы она рассказала свою историю, поразительную, душераздирающую, прямо в камеру.