30 книг, которые надо купить на non/fiction
Выбор Игоря Гулина и Лизы Биргер
В Гостином Дворе до 3 декабря проходит ежегодная Международная ярмарка интеллектуальной литературы non/fiction — главная московская книжная ярмарка года. Weekend попросил Игоря Гулина и Лизу Биргер выбрать книги, на которые стоит обратить особое внимание.
Выбор Игоря Гулина
Генрих Сапгир. Собрание сочинений. Том 1: Голоса; Том 2: Мифы
Новое литературное обозрение
Первые два тома масштабного собрания сочинений поэта, прозаика, переводчика и детского писателя Генриха Сапгира. Начиная с 1950-х годов Сапгир был одной из центральных фигур культурной жизни московского подполья, а в первое постсоветское десятилетие — деятелем, активно работавшим над преемственностью андерграунда и новой литературы. Он не был настолько ярким новатором, как его товарищи по «лианозовской школе» — Игорь Холин, Всеволод Некрасов, но был задорным экспериментатором, мастером гротеска и веселой игры жанров. Без опытов Сапгира точно не было бы Дмитрия Александровича Пригова. Это собрание — логичное продолжение проекта по изданию Пригова, затеянного «Новым литературным обозрением». Устроено оно схожим образом: книги объединены не хронологией или жанром, а сквозной темой. В первом томе это полифония: разнообразные масочные стихотворения (вроде цикла «Черновики Пушкина», в котором Сапгир дописывал стихи к отдельным строчкам классика), переводы, заметки о современниках. Тема второго тома — мифология, понятая максимально широко: сюда входят не только вариации на библейские и античные темы, но и миф об андерграунде, в формирование которого Сапгир внес изрядный вклад.
Тур Ульвен. Исчезание равно образованию
Издательство Ивана Лимбаха
Перевод Нина Ставрогина и Дмитрий Воробьев
Сборник избранных текстов Тура Ульвена — одного из самых значительных авторов норвежской литературы конца ХХ века. Ульвен был из тех писателей, что ввели довольно провинциальную норвежскоязычную словесность в общеевропейский контекст (классики вроде Гамсуна и Ибсена писали на датском). Однако в самом его письме есть оттенок обаятельного анахронизма. 1980-е и ранние 1990-е, на которые пришлись главные годы работы Ульвена (в 1995 году он покончил с собой), были расцветом постмодернизма. Ульвен же был уверенным модернистом, прививавшим к традиционной норвежской поэзии и прозе находки Андре Бретона, Рене Шара, Пауля Целана, Сэмюэла Беккета. Его стихи (они составляют большую часть тома) — тонкие, печально-иронические, фиксирующие мельчайшие всполохи ощущений и действительно написанные как бы на границе исчезания, растворения сознания. «Печной дым клубится у тебя изо рта, / но у смерти / в насущном хлебе вкуса нет. / С завязанными глазами, / с зажженной свечой / в руке / выйдешь в морось, за всем живым, стремящимся / в последний перелет / вперед тебя».
Аннемари Шварценбах. Смерть в Персии
Издательство Ad Marginem
Перевод Виталий Серов
Первая выходящая по-русски книга швейцарской писательницы, журналистки и фотографа Аннемари Шварценбах. В 1920-х Шварценбах жила в Берлине и была заметной фигурой богемы веймарской эпохи — яркая интеллектуалка, утонченная лесбиянка, убежденная социалистка, ведущая подчеркнуто декадентский образ жизни. В начале 1930-х веймарский шик закончился, Шварценбах вернулась в Швейцарию, но вскоре пустилась в путешествия — в Турцию, Персию, Афганистан. Эти опасные поездки для нее были, по сути, бегством — от политической депрессии, склок с матерью, убежденной нацисткой, любовных неурядиц и наркотической зависимости. Написанная в 1935–1936 годах «Смерть в Персии» — вроде бы типичные путевые заметки просвещенной и привилегированной европеянки о загадочном Востоке, но одновременно это пронзительный дневник отчаяния. Шварценбах писала его прямо в путешествии — в малярийной лихорадке, опиумном бреду, любовной тоске по безнадежно больной дочери турецкого посла. Позже она переработала текст в роман «Счастливая долина», но по-русски выходит ранний, не публиковавшийся при жизни, менее литературный и более документальный вариант.
Джон Бёрджер. Счастливый человек
Издательство Ad Marginem
Перевод Андрей Сен-Сеньков
Вышедшая в 1967 году книга английского писателя, критика и мыслителя Джона Бёрджера — очерк о знакомце автора, его соседе по деревне в Стаффордшире, враче Джоне Сассоле. Сельский врач — персонаж демократического пантеона XIX века, и Бёрджер, чрезвычайно ангажированный политически автор, знает, что такую фигуру уже не поставишь в освободительном авангарде. Тем интереснее в нее всмотреться. Сассол — прекрасный врач, обожаемый своими пациентами и любящий их. Но, помимо того, он своей практикой ставит вопрос о сущности самой профессии, состоящей буквально в борьбе со смертью. У Бёрджера врач — это ренессансная фигура: не узкий специалист, а человек, каждый день имеющий дело с самой сущностью жизни. «Счастливый человек» — книга очень поэтичная и вместе с тем трезвая, чуждая романтизации, постоянно ставящая болезненные политические вопросы (в том числе и к своему герою). Помимо того, здесь необычная форма. Эссе Бёрджера сопровождают снимки швейцарского фотографа Жана Мора. Они не иллюстрируют текст, а вступают с ним в ассоциативный диалог.
Надежда Санжарь. Записки Анны
Издательство Common place
Писательница Надежда Санжарь — практически забытая фигура эпохи Серебряного века и раннесоветской литературы. Эту забытость легко объяснить. Коллеги и критики не воспринимали Санжарь всерьез, а иногда откровенно издевались над ней. Исключением был разве что Блок, одно время с ней приятельствовавший (письма Санжарь к поэту напечатаны в приложении к книге). Но и он видел в ней прежде всего не литератора, а образец человеческой воли. Дочь проститутки и уголовника, не знавшая грамоты до 27 лет, претерпевшая множество унижений, она страстно хотела быть писательницей, вместе с тем презирала заносчивую интеллигенцию, но и стремилась к странному союзу с ней. Мечтой Санжарь было родить ребенка от великого человека; с этой просьбой она переходила от одного петербургского интеллектуала к другому, но план так и не увенчался успехом. Помимо того, она была своеобразным наивным философом и, как многие в ее эпоху, строила проекты по усовершенствованию самой человеческой природы. Обо всем этом она рассказывает в вышедшем в 1909 году автобиографическом романе «Записки Анны» — книге одинаково нелепой и страстной, диковинном документе духовных поисков начала ХХ века.
«Для голоса» Маяковского/Лисицкого
Издательство Арт Волхонка — Центр «Зотов»
Первое в России факсимильное издание одного из главных шедевров конструктивистского бук-арта. Вышедшее в 1923 году в Берлине, но под маркой советского ГИЗа «Для голоса» не было такой уж важной книгой для самого Владимира Маяковского. Это небольшое избранное, составленное из стихотворений разных лет, особенно любимых чтецами-декламаторами («Хорошее отношение к лошадям», «А вы могли бы?», «Приказ по армии искусств», «Левый марш» и так далее). Обычно такие книжки выглядели довольно непритязательно, но Эль Лисицкий превратил ее в радикальный авангардный эксперимент — разговор на равных с автором (он сам говорил: «Автор — поэт стихов, я — поэт типографии»). Как и все искусство русского конструктивизма, этот проект отличается амбивалентностью: с одной стороны, чистая манифестация мастерства, виртуозная игра формы, с другой — утилитарный смысл, попытка создать новую революционную вещь. Лисицкий утверждал, что делает не буржуазную книгу-украшение, а пролетарскую книгу-прибор. Помимо собственно репринта, здесь — объемный искусствоведческий и филологический комментарий, а также ряд не публиковавшихся ранее документов.
«Семечки»: записная книжка Константина Вагинова
Издательство Европейского университета
Еще один любопытный артефакт из истории русского модернизма. Поклонники Константина Вагинова (а за последние десятилетия он превратился из писателя для писателей в объект культа, сравнимого с культом его друзей-обэриутов) знали о существовании «Семечек» давно. Фрагменты их входили в собрание сочинений, но целиком этот текст до сих пор не публиковался. У Вагинова была парадоксальная эволюция: от утонченного эстетизма ранних стихов к безжалостному гротеску и коллекционированию разного рода курьезов в поздних романах. «Семечки» относятся как раз к последнему периоду. В сущности, это текст-коллекция. В течение трех последних лет жизни Вагинов заносил в специальную тетрадь комичные обрывки разговоров, анекдоты, матерные частушки, подслушанные интимные истории, новые фразеологизмы. Небольшая часть этого материала перекочевала в «Гарпагониану», его последний роман. Остальное — тоже как бы материал для возможных будущих текстов, однако читается он и как самостоятельная вещь — срез сырой, нецензурированной уличной речи ранних 1930-х.