Я так вижу
Русские фильмы получают призы за стиль на мировых фестивалях, а в театр теперь ходят не только за драмой, но и за модной сценографией. И все это — заслуга наших героинь
Этель Иошпа
Прошлым летом я откопала в дачных залежах пару убитых советских чайников и ярко-оранжевую чугунную утятницу и отправила все в московский театр «Новая опера». Собственно, это можно считать моей первой встречей с театральной художницей Этель Иошпой. Теперь мы встречаемся лично, и я говорю, как мне понравился спектакль «Гензель и Гретель», для которого с помощью фейсбука собиралась советская посуда, хоть утятницы своей на сцене я и не увидела.
«Наверное, она была очень тяжелая и мы испугались, что кого-нибудь прибьет. Но использовали почти все, что собрали», — смеется Этель. Она вообще часто смеется, просто светится, тоненькая, хрупкая, с копной волос. Мир вокруг нее состоит из смешного и удивительного. А она любопытная, как Алиса в Стране чудес.
Этель родилась в Ленинграде в 1984 году, то есть СССР почти не застала. Да и родители к тому же старательно ограждали ее от всего советского. «Меня в институте высмеивали: «А, ты «Бриллиантовую руку» не видела!» Родители показывали мне Феллини, Бертолуччи и так далее». В 2002‑м Этель окончила Московскую международную киношколу, а в 2008‑м — сценографию в ГИТИСе, в мастерской Дмитрия Крымова: она из того же знаменитого первого набора, что и Вера Мартынова, Мария Трегубова — теперь тоже известные театральные художницы. Этель вспоминает, что первые спектакли они делали «на коленке», за свои деньги. Материалы покупали на строительном рынке, на барахолках. «Дешевый театр — это хорошая такая штука. Но в большой структуре так не получится. Оперные солисты не наденут пальто с блошиного рынка».
Сейчас Этель в штате «Новой оперы», где за первую же работу «Саломея» получила «Золотую маску» как сценограф. «Саломея» — вообще мечта детства, — заявляет она, потом видит мои округлившиеся глаза. — Ну, хорошо, юношества, — смеется, — хотя можно сказать, что и детства. Но я из еврейской семьи, и Ветхий Завет — он с детства». Вторым был «Фауст» Гуно, тоже побывавший на «Маске»: «У меня в голове полгода крутилось стихотворение Бродского «Не выходи из комнаты, не вызывай мотора. Потому что пространство сделано из коридора и кончается счетчиком». И потом выхожу на сцену, смотрю — а у меня счетчики висят! Бывают разные источники вдохновения. Визуальные, смысловые. А еще каждый спектакль сошелся с каким-то моим личным переживанием. Недавний «Гензель и Гретель» для меня очень страшный. Дети блуждают по лесу, где они как бы ищут себя. Это пространство подсознательное и почти на грани смерти». Этель сама касается темы, о которой боюсь спросить: полтора года назад во время отдыха с двумя детьми в Паттайе ее муж, режиссер Федор Кудряшов, получил тяжелейшие травмы от наехавшего на него в воде гидроцикла, сейчас он медленно восстанавливается. «Мне тогда лес снился в разных видах».
Спрашиваю, не хочется ли ей самой оперу поставить и за художника, и за режиссера, как Черняков или Кастеллуччи? «Это, конечно, мечта. Но надо сказать себе, что ты ничего не боишься. Я, например, боюсь с актерами разговаривать. Мне сложно сказать: начали, ты идешь сюда, ты туда. Хотя потом, в процессе, это куда-то исчезает, и ты начинаешь кайф испытывать».
Елена Окопная
«Фильмы, которые получают «Оскар» за лучшие костюмы и за работу художника-постановщика, — это всегда округление до гламура, доведение до глянцевого блеска. А я люблю, когда картинка более живая, сложносочиненная», — говорит 33‑летняя Елена Окопная, получившая на последнем Берлинском феcтивале приз «За выдающиеся художественные достижения» в фильме «Довлатов». Русское кино в этом году поставляет на фестивали портреты легендарных героев своей эпохи: Довлатов с 1970‑ми, Цой с 1980‑ми. Неизвестно, что там понимают европейцы про наших доморощенных кумиров, но эпоха, воссозданная Окопной, с питерскими коммуналками, попойками в мастерских, водолазками «в лапшу», вязаными жилетами и цветастыми рубахами у Козловского-фарцовщика, произвела на них впечатление.