Юрий Каракур: Фарфор. Отрывок из книги
У Юрия Каракура, обладателя Гран-при премии «Рукопись года 2020», выходит книга «Фарфор». Автор рассказывает о том хрупком, которое не собрать и не склеить, если оно разобьется, о том, что уходит, и остаются лишь воспоминания. «Сноб» публикует один из 16 рассказов.
Ну пусть полдень.
Из высоких Евдокииных окон первого этажа тянется песня. Евдокия глуховата, поэтому на улице всегда слышно, что она смотрит по телевизору. И вот сейчас — сериал «Никто, кроме тебя», песня на языке, которого мы не понимаем и даже не знаем, что это за язык (мексиканский?), но по первым нотам узнаем. Дон корасон авентурьеро. Что это значит — не ясно, но очень, очень красиво. Потом в газете «Антенна» написали, что корасон — это сердце по-испански: дон сердце — лжец, дон сердце — авантюрист. Мне казалось, что эти русские слова не очень-то и подходят, там должно быть что-то другое, не про сердце.
Сонный дневной повтор сериала смотрит только Евдокия, потому что вчера задремала, а мы сидим в тени, на лавочке, выглядываем из ситца (косыночка, кепочка, сарафан) и пытаемся разгадать замысел: как же так? почему так колет сердце? чего добивается этот Ельцин? что еще за ваучер? когда будет пенсия? Мы знаем, что в заставке сериала солнечно, красивая, увесистомакияжная девушка Ракел идет по берегу моря (бабушка сразу вспоминала Азовское, но у Азовского волны маленькие, игрушечные, а здесь — огромные, намного сильнее человека), и садится на скалу, и смотрит в морскую черно-белую, а поэтому едва различимую даль. Но если купить цветной телевизор, то даль вдруг делалась яркой, синей, незабываемой, дон корасон, маэстро дйамор.
Громкая Васина машина («Ауди» с заплатками) ворует звук телевизора и возвращает, когда неприятный гнусавый голос уже пересказывает краткое содержание предыдущих серий: Антонио Ламбардо получает огромное наследство и попадает в аварию, виновник аварии — его брат Максимильян, Антонио спасается и вплавь добирается до необитаемого острова, но тут в него стреляют, и Маура, его бывшая любовница уоу-уоу-уоу-о.
Все это произвело для нас мексиканское телевиденье и повесило где-то наверху, в районе рая: белый дом с колоннами, брючный женский костюмчик с голой спиной, клипсы золотым венком, томная, шубкой приправленная походка — какая, господи, роскошь. Но и бедность была неузнаваемой — многокомнатная, с отдельной, без спальных мест, столовой, в центре которой свободный, не прижавшийся к стене стол. Особенно поражал бабушку сифон, советская редкость, запросто стоявшая на бедном мексиканском столе. Сифон бытовой, предназначенный для газирования (детское ха-ха-ха!) воды — коробка из-под сифона осталась в саду (помнишь?), в ней сейчас детки чеснока (жалко тыкать в землю), а сифона и не было никогда, это от тети Лары коробка попала к нам (оберегала бутылку бальзама в дороге).
— Почему Антонио все время ходит в библиотеку? Он же не учится, а все в библиотеку, — спрашивает Алевтина, третий подъезд, второй этаж.
— Так это комната такая, — отвечает Лидиякольна, первый подъезд, первый второсортный этаж, угловая трешка.
— Комната?
— Ну с книгами, отдельная.
— Аааа.
— Он там, наверное, на диване сидит, читает да сигару курит.
— Аааа, — выдыхала, как будто зевая, Алевтина, — точно, точно, я поняла.
И грустно было смотреть на гаражи.
— Сколько же в ней метров, интересно?
Больше пятнадцати никто не мог вообразить: хрущевский район, серия 1-527, кухня шесть метров, но есть кладовка, очень удобно. Книги у Алевтины — над диваном на двух полках ступеньками (осторожно-голову-береги): Жюль Верн, Майн Рид, «Вокруг света на “Коршуне”» — стоят иронично, как будто Алевтина мечтает о путешествиях (но это сына, а она даже не открывала), потом красный песенник, не сразу дающийся языку случайный Брет Гарт (дали за макулатуру), дальше загорожено фотографией внука Илюши, и с краю, чтобы не двигать стекло, — «Рецепты народной медицины» с торчащими закладками: давление, запор, геморрой, варикоз.
И вот цветной телевизор. От него не уйти, он — «Горизонт», обступает со всех сторон и обозначает предел. Вот туда бы, туда бы, там так красиво розовеет. Были еще два — «Рекорд» и «Рубин», высокий и драгоценный, тоже недостижимые.