Любовь Аркус
Киновед, основатель журнала «Сеанс» и фонда поддержки людей с аутизмом «Антон тут рядом», режиссер Любовь Аркус выпустила свой третий фильм-портрет. «Балабанов. Колокольня. Реквием» состоит из вступительного авторского эссе про мир и миф Алексея Октябриновича Балабанова и монтажа кинохроники его последних двух лет жизни, которые Аркус практически провела в семье режиссера, в том числе закадровый материал со съемок «Я тоже хочу»: мистическая колокольня счастья из его фильма — колокольня Запогостской церкви 1773 года — рухнула на сороковой день со смерти режиссера.
«Балабанов. Колокольня. Реквием» ломает жанр биографического кино тем, что демифологизирует героя. Почему вам показалось важным отступить от героического канона и все‑таки выпустить этот фильм спустя десять лет со смерти Алексея Октябриновича?
Фильм — это мое отношение к Алеше. Я его так видела. И мой взгляд точно не может быть всеобъемлющим, потому что он исключительно субъективный. Триггером собрать в фильм весь материал, который у меня был, стало то, что Алексея стали возносить на знамя. Я и Надя (Надежда Васильева — художник по костюмам, вдова Алексея Балабанова. — Прим. ред.) были этим страшно травмированы. Невыносимо было видеть его слова в чуждом контексте.
Но вы изменили рабочее название «Защита Балабанова»?
Да. Сначала я действительно хотела его защитить, а в результате мне это стало уже неважно: ведь все, что он хотел сказать про насилие, он сказал — и в интимных, и в глобальных своих сюжетах, таких как «Груз 200». Алеша был очень добрым, очень нежным человеком, о чем знали только близкие, потому что он довольно жестко охранял свое пространство, не допускал в него никого постороннего. Самое удивительное, что он не просто разрешил мне снимать, а даже помогал, подсказывал: «Ты квартиру еще не сняла, давай поедем в квартиру!» Или показывал альбом Алишеру (Алишер Хамидходжаев — бессменный оператор фильмов Любови Аркус. — Прим. ред.): «Снимай, Любе понравится! Это моя первая фотография». Как все это получилось — до сих пор непонятно.
Вы понимали, что снимаете реквием?
Нет. У меня как раз была надежда. Нам несколько раз удавалось уговорить Алешу поехать в больницу или санаторий, где он вдруг начинал чувствовать себя хорошо. И я думала: а вдруг раз! — и сниму кино про то, как он умирал и не умер! Уверенности в том, что он уйдет, не было вообще. Как и ощущения, что я снимаю умирающего человека. Мне было больно, страшно и очень любовно по отношению к нему. Было желание удержать моменты. Понимание, что я живу рядом с человеком, который претерпевает великие муки, и то, как это отражается в его искусстве. У любого человека из нашей профессии потянулась бы рука к камере, другое дело, что Алеша любому дал бы по рукам. А мне не дал. Непонятно почему. Нет ответа.
Как у вас хватило сердца, чтобы собрать этот материал?
Как и с фильмом «Антон тут рядом», получилось, что съемки стали делом второстепенным. Главным делом было его вытаскивать. Я совершенно не могу сказать, что обладаю такой способностью со всеми, но Алешу я могла уговорить. Даже когда Надя, самый его близкий человек на свете, получала жесткое «нет» на просьбу ехать в больницу, мне удавалось его убедить. Он говорил: «Любовь — добрая!», — и выгибал свой сломанный палец. Для него доброта была главным качеством, которому он каждый раз удивлялся. И поэтому, имея в глазах Алеши такую репутацию, я могла взмолиться, как маленькая девочка, — и он соглашался. Кроме того, мы все время его искали. А найдя, надо же было его еще дотащить: это тоже удобнее делать вдвоем. Надя жила довольно сложной жизнью: муж, два сына, три инвалидные старухи в доме — огромное хозяйство. Тупо купить еды на всю эту толпу