Фрол Буримский
Визионер и модный специалист предвосхитил тренд на внутренний туризм, выпустив коллекцию «Каргополь», посвященную городу в Архангельской области, открыл кутюрный дом Flor et Lavr, представил его в Париже Карин Ройтфельд и всей фэшн-общественности и дебютировал на сцене Мариинского театра, выступив художником по костюмам для балета «Игра».
Почему считается, что путешествия по России — это для бедных?
Я бы сказал, стереотип заключается в другом: путешествия по России — это не модно. Чтобы превратить их в тренд, творческие люди, которые способны улавливать красоту, должны объяснять бизнесменам, почему стоит вкладывать деньги в развитие инфраструктуры за пределами Москвы и Петербурга. Трендсеттеры должны постить фото из Ростова Великого, а светские барышни — с волжских теплоходов. Поэтому я стараюсь приобщать к своему увлечению всех, кого могу: с помощью соцсетей и личных контактов, тащу в поездки близких друзей, которые распространяют эту страсть дальше. Только когда все это станет модным, у всех нас вырастет интерес к внутреннему туризму.
А пока все равно будут выбирать на лето не дачу в Плесе, а домик в Тоскане?
Главное, что мешает предпочесть Плес, — потребность человека сравнивать. Понимаете, невозможно провести параллель между Парижем и Каргополем. Это как сравнивать круглое и кислое. Поймите, у путешествий по России совершенно другая фактура. И это возвращение к собственной истории оказывается иногда гораздо более экзотичным, чем знакомство с другими культурами. Старинные русские города — путь к самому себе, к чемуто далекому из детства, но в то же время очень близкому: очень глубокий духовный и эмоциональный опыт. Со мной и вовсе случались совершенно метафизические переживания: некоторые места, на которых основаны православные храмы, ранее были языческими капищами — они просто-таки бурлят энергией, красотой, силой, вдохновением. В таком путешествии ты прежде всего лучше узнаешь самого себя. Как правило, мы многим интересуемся, но не знаем главного — откуда мы, кто наша семья, кто были наши предки два, четыре, восемь поколений назад. Мы плохо знаем собственную историю еще и потому, что мы сами себя не любим и не знаем. Мы должны ощутить себя древней нацией и понять собственную уникальность.
Есть ощущение, что для того, чтобы понять красоту русских мест, нужна определенная зрелость.
Да! В детстве я очень увлекался историей, недавно нашел на чердаке дедовского деревенского дома коробку с моим исследованием для школьной олимпиады о Череменецком монастыре XV века. Я, кстати, чуть не стал учителем истории, но родители настояли на Политехническом университете, и я стал дипломированным специалистом по мировой экономике. А потом начался такой период, что я все русское отвергал, мне оно настолько казалось чуждым, что в какой-то период жизни я был уверен, что вообще не буду жить в России. Может, это связано с тем, что в постсоветской разрухе и безумии 1990-х маленькому ребенку было сложно рассмотреть что-то волшебное, восхитительное. Хотелось сбежать за границу, которая представлялась лучшим, идеальным миром, а здесь все казалось опостылевшим и убогим. Потом взгляды изменились — и я связываю это с процессом взросления и, надеюсь, мудрения. (Смеется.) Оказываюсь в какой-нибудь русской глуши — а там просто космос какой-то, душа поет и сердце пляшет.