Слишком консервативен: какими получились рассказы Владимира Сорокина о женщинах
В издательстве Corpus вышел новый сборник рассказов Владимира Сорокина De feminis, посвященный, как следует из латинского названия, женщинам. Однако, по мнению литературного обозревателя Forbes Натальи Ломыкиной, писатель оказался слишком консервативен, чтобы избежать стереотипов в образах своих героинь. А главное, он отказывает им в способности творить.
«Сорокин же не любит женщин», — так некоторые читатели реагируют на новость о том, что писатель выпускает сборник рассказов De Feminis. И с одной стороны, один из главных современных русских классиков действительно «любовью» к женщине в своем творчестве не отличается. Однажды на лекции в магистратуре по писательскому мастерству в ВШЭ Сорокин сказал: «Женщина, которая пишет метафизические тексты, должна проститься с собственной женственностью». После этого его откровенно упрекали в мизогинии. С другой стороны, девять рассказов, где вся власть отдана женщинам, — это ли не признание, что все меняется, даже устоявшиеся взгляды больших писателей? Увы, нет.
И достаточно прочесть рассказ «Золотое ХХХ», чтобы в этом убедиться. Владимир Сорокин отказывает женщинам в главном (по крайней мере для писателя) — в способности к творчеству. Впрочем, читатель до этого рассказа доберется не сразу. Сборник начинается с истории востребованной современной художницы Алины Molochko, чьи дорогие инсталляции раз за разом воспроизводят сцену насилия, случайно увиденную в детстве.
Если читать сборник De Feminis после романа «Доктор Гарин», где появляется нежность и надежда на спасение в турбулентные времена через любовь к женщине, кажется, что 10 лет, прошедшие со времен «Метели» не прошли даром. Начинаешь верить, что чуткий к изменениям времени Сорокин решил наконец показать, как дорого эта надежда на лучшее обходится самим женщинам, как сложно им переплавить жесткость, неравноправие, насилие во что-то стоящее — и как они все же справляются. Но нет.
В рассказе «Жук» надзирательница немецкого концлагеря Ирма хочет только одного — чтобы у нее, как у остальных, был мужчина: «Очень хотелось парня. Парня хотелось. Очень. Чтобы обнимал, говорил, лелеял и брал, брал по ночам». Услышав от одной из заключенных про деревенскую примету, она загадывает на майского жука настоящую любовь. И когда приходят советские танки, и бывший вор Витька, выпущенный из колымского лагеря по спецпризыву для уголовников, насилует первую попавшуюся немку (то есть Ирму), а на руке у него наколка в виде жука, ей все становится ясно.
И на самом деле, уже на этом месте — на втором рассказе сборника — хочется спросить: Владимир Георгиевич, вы серьезно? Молодая женщина, вынужденная работать то на консервном заводе, то в госпитале, чтобы содержать мать-вдову, потерявшую сыновей и едва справляющуюся с деревенским хозяйством, целыми днями думает о сексе и наконец принимает вражеского насильника за чудо ниспосланной любви?