Режиссер в законе. Какой мы запомним Галину Волчек
Умерла Галина Волчек, одна из основательниц московского театра «Современник», последняя из выдающихся деятелей великой театральной эпохи. О Волчек размышляет главный редактор журнала «Сноб» Сергей Николаевич.
Конечно, для всех и всегда она была Галина Борисовна. Отчество пристало к ее имени давно. Наверное, с тех пор, как она стала режиссером. Вначале очередным, потом худруком «Современника». Но за глаза и между своими ее звали просто Галя. И как-то не возникало вопросов, о ком идет речь. В нашем театре Галя была одна.
Еще, с легкой руки Евтушенко, ее иногда звали Волчихой. У него и стихи есть, ей посвященные. Я слышал, как он их читал на Триумфальной площади на празднике в честь 60-летия «Современника». Галя сидела рядом, завернувшись в плед, всем своим видом демонстрируя усталую безучастность. Евтушенко старый, и она старая, и Олег Павлович Табаков (между своими — Лелик), подсевший к ним, тоже старый. И вся эта их старость и ветхость особенно бросались в глаза на фоне бодрых стихов на бывшей площади Маяковского, площади их молодого бунта, их славы и надежд.
Она не хотела чувствовать себя бывшей. И старость тоже не очень-то жаловала. Потому старалась окружать себя молодыми. В последнюю нашу встречу все твердила про «Неформат» — спектакль на малой сцене, где играли только молодые. «Вы должны это увидеть», — говорила она в том приказном, ультимативном, не допускающем возражений тоне, в котором она общалась с большей частью человечества.
По собственному опыту знаю, что такие резкие, прямодушные и требовательные женщины часто бывают не слишком-то уверены в себе. Они привыкли прикрывать собственную робость, комплексы и страхи безаппеляционностью, резкостью, даже грубодушием. Но, кроме этой всевластной и всезнающей Галины Борисовны, которую все знали, а многие побаивались, была еще Галя, толстая девочка, дочь разведенных родителей, обожавшая своего отца. Ее мало кто знал и почти никто уже не помнил.
Однажды ее сын Денис мне показал домашние фотоальбомы, переполненные мамиными детскими фотографиями: где-то на крымском пляже, на гальке, в море. Фотографировал дед, великий оператор Борис Израилевич Волчек, снявший «Пышку», «Ленина в Октябре», «Секретную миссию» и много всякой другой советской киноклассики.
На тех фотографиях Галя резвилась в пене морской и выглядела абсолютно счастливой. Такой я ее в жизни никогда не видел. Всегда сигарета, недовольный бас, «несравненная правота» в голосе и во взгляде зеленоватых, прозрачных глаз, видящих тебя насквозь.
Этот образ сложился не сразу, а был вылеплен всей жизнью. Во многих интервью она любила повторять, что ее главный талант — терпимость, а иначе никогда бы никакого «Современника» давно не было. Не надо верить тому, что говорят великие в своих интервью.
Галя была актрисой до мозга костей и очень умной женщиной. Она умела примеряться к любым обстоятельствам, к любому интервьюеру. Умела, если надо, быть абсолютно обворожительной и улыбчиво-нежной. Но внутри — скала. Абсолютно непроницаемая, непробиваемая. И эта ее ветхозаветная неспособность прощать, помнить всех, кто обидел, предал, не так посмотрел, не то сказал. Отец не хотел, чтобы она шла в театр. Понимал, какие страшные удары по самолюбию ждут там дочь. На четвертом курсе, когда она уже почти стала артисткой, сказал: «Ну не расстраивайся, реквизит у тебя будет свой. Я куплю тебе поднос и конверт. Ты будешь играть “Кушать подано” или “Вам письмо” с собственным реквизитом».