Дмитрий Галковский
Философ и писатель Дмитрий Галковский считает, что романы «12 стульев» и «Золотой теленок» были написаны Михаилом Булгаковым, а не Ильфом и Петровым, и приводит в пользу этой теории ряд аргументов. С разрешения писателя «Правила жизни» публикуют фрагмент из большого цикла, посвященного Булгакову, – с полной версией можно ознакомиться в Живом Журнале автора.
XVII
Легенда о создании «Двенадцати стульев» изложена братьями Катаевыми. Она никогда не оспаривалась и стала своеобразным каноном. Согласно писанию, в середине 1927 года Валентин Катаев решил издать под своим именем авантюрный роман о жизни в СССР, заказав его, как он выражался, «литературным неграм»: младшему брату и Ильфу. Предполагалось, что книга будет подписана тремя фамилиями, Катаев брал на себя окончательную правку и издание. Первая часть романа была написана за месяц, причем Катаев, отдыхая на юге, ленился отвечать на многочисленные письма соавторов. Текст оказался настолько хорош, что Катаев снял свою фамилию и посоветовал и дальше писать самостоятельно, правда с условием, что в книге будет посвящение в его адрес.
История излагается в развязном тоне и содержит много неточностей.
Например, Катаев утверждает, что Ильф и Петров к началу работы были практически не знакомы, хотя, например, они только что вернулись из совместной поездки на Кавказ. (При этом, как я уже отмечал, Петров вообще затруднялся указать время и обстоятельства знакомства с Ильфом.)
Предполагаю, что они были знакомы еще по Одессе, а запинка вызвана простым обстоятельством – иначе выходит, что в течение многих лет соавторам не пришла в голову самоочевидная мысль писать вместе.
Довольно странные разночтения в обстоятельствах предоставления рукописи тоже объясняются вполне утилитарно. Петров вспоминает, что Катаев молча читал принесенную ему рукопись, а Катаев утверждает, что рукопись читал вслух Петров. Вероятно, этого не было вообще, но Катаеву мизансцена «воспоминаний» Петрова показалась неестественно официальной для братьев, и он заменил ее более человечной сценой чтения – стандартной для литературного дебюта.
В целом же предложенная легенда о «литературных неграх» поражает своей абсурдностью. Литературные негры – это профессиональные литераторы, которых нанимают, чтобы потом издать их тексты под чужим именем. Это не дилетанты, которые в процессе исполнения заказа должны осваивать основы литературного мастерства. Негры должны работать в поте лица, а не учиться. И работать они должны уметь. А что написали Ильф и Петров к моменту заказа? Да НИЧЕГО.
Но, предположим, произошло чудо, и «негры» себя показали хорошими литераторами. Зачем тогда Катаеву отказываться от авторства? Да еще аргументируя это тем, что литературные негры принесли ХОРОШИЙ текст. Катаев должен был целиком присвоить себе «Двенадцать стульев», на худой конец, учитывая родственные связи, сделать широкий жест и стать одним из трех соавторов.
Можно сказать, что предложение Катаева было шуточным, но оно шуточное только в его изложении. Никаких шуток там не было. Ильф и Петров отнеслись к заказу крайне серьезно и работали не покладая рук. Со стороны Катаева тоже все было по-взрослому. Им был заранее подписан договор с четкими обязательствами по листажу и срокам. Договор был сделан по протекции крупного партийного чиновника Нарбута в суровое время сворачивания нэпа.
Катаев хотел на этом заработать, и заработать хорошо. Его отношение к денежным вопросам зафиксировал Бунин в своем одесском дневнике:
«Был Валентин Катаев (молодой писатель). Цинизм нынешних молодых людей прямо невероятен. Говорил: «За сто тысяч убью кого угодно. Я хочу хорошо есть, хочу иметь хорошую шляпу, отличные ботинки…»
Просто и ясно. Этому кредо Катаев неукоснительно следовал всю жизнь, живя в СССР долго и хорошо.
История с посвящением тоже выглядит странно. Вымогать посвящение неприлично, это дело глубоко интимное. Просить посвящение может любимая женщина, просить его от младшего брата, с которым общение идет в грубовато-покровительственном тоне, это не по Станиславскому.
Выходит, что нелепое сентиментальное посвящение было принципиальному цинику Катаеву зачем-то нужно.
Полагаю, что Катаев просто испугался. «Двенадцать стульев» пронизаны насмешками над советскими литераторами. Эти насмешки были большей частью непонятны основной массе читающей публики, но совершенно прозрачны для своих. В 1990-е годы подтекст книги был достаточно подробно откомментирован – например, Михаилом Одесским и Давидом Фельдманом. Советские литературоведы довольно подробно разобрали, что к чему, но оказались совершенно не способными увидеть за деревьями леса.
Возьмем разбор главы о Ляписе Трубецком.
а) Совершенно правильно указывается, что Ляпис Трубецкой – это Маяковский, а несколько намеков на второстепенного поэта Колычева и т.д. – ложный маневр, призванный в случае чего лишить скандалящего Маяковского легальной доказательной базы.
б) Маяковский изображается беспринципным и бездарным халтурщиком. (Как ни парадоксально, это довольно беззубо. Изображение литературного приспособленчества к концу 1920-х было заезженным местом. И в СССР, и в русской прессе.)
в) Маяковский невежественен, пишет про «стремительный домкрат» – прямая отсылка к поэме 150 000 000, где Владимир Владимирович спутал узлы с милями. (Тоже терпимый наскок.)
г) Высмеивается личная драма Маяковского. Ляпис Трубецкой посвящает поэму Хине Члек, с которой он расстался (Маяковский расстается с Лилей Брик в 1925-м). Это уже вмешательство в личную жизнь, вещь посерьезнее.
д) Но дело не в этом. Ляпис Трубецкой пишет стихи
Служил Гаврила почтальоном,
Гаврила письма разносил…
о том, как доблестного работника связи убивают переодетые фашисты. Это насмешка над недавно написанным стихотворением Маяковского о погибшем советском дипкурьере Теодоре Нетте – вещь АБСОЛЮТНО неприемлемая.
И это еще не все. Например, я могу подбросить полешек: в реальности Нетте убили… братья Гавриловичи. Или вот это: само имя «Ляпис Трубецкой» – это «жопа, играющая на трубе». «Ляпис» – это не только «ляпсус», но и «адский камень», «Трубецкой» – это по-дворянски звучащая фамилия Маяковского, его трубный голос и «флейта водосточных труб» из его стихотворения. Адская труба – это духовой инструмент, вставленный в задний проход, – сюжет картин Босха и Брейгеля.
«А вы ноктюрн сыграть смогли бы на флейте водосточных труб?»
Возникает естественный (но почему-то не пришедший советским литературоведам в голову) вопрос: ЗА ЧТО? То, что написано о Маяковском в «Двенадцати стульях», это чудовищное глумление,
какая-то окончательная, сатанинская разделка человека. Откуда такой накал у Ильфа и Петрова или у самого Катаева (Одесский и Фельдман имеют наивность полагать, что идея издевательства над Маяковским прежде всего исходила от него)? Братья Катаевы лояльные приспособленцы, Ильф – человек более резкий, но Маяковский был его кумиром.
А вот у Булгакова к Маяковскому были серьезные счеты. Да и к самой советской власти. Все его произведения пронизаны скрытой ненавистью к СССР и социализму, такой, что он не может остановиться. Когда Булгаков устроился на работу в «Гудок», то первым делом изобрел себе псевдоним: «Герасим Петрович Ухов». Второй фельетон он подписал покороче: «Г.П.Ухов». А третий подлиннее: «Разговор подслушал Г.П.Ухов». Тут до ответственного секретаря дошло, он выбежал из своего кабинета и стал орать на Булгакова.
Причем все филологические кунштюки Михаила Афанасьевича имеют огромную избыточность и предумышленность – не надо забывать, что мы имеем дело с гением. «Герасим Петрович Ухов» – это в одном флаконе и глухонемой Герасим, и МуМу – будущий герой «Собачьего сердца».
И в этом весь Булгаков.
«Двенадцать стульев», а затем «Золотой теленок» – антисоветские книги хуже «Архипелага ГУЛАГа». «Собачье сердце» по сравнению с ними просто-таки панегирик советской власти. Именно потому, что Булгаков был укрыт под двойным одеялом анонимности, он позволил себе пошутить всласть.