Письма из холлерной Москвы 1830-го: эпидемия глазами очевидца
Переписка братьев, которую они вели в «холерные месяцы» 1830-го года, внезапно снова стала актуальна. Сравни ее с тем, что ты читаешь в лентах соцсетей. Обещаем: ты найдешь много общего.
Эти письма почтмейстер и дипломат Александр Булгаков писал своему брату Константину 1830 году. Александр жил в Москве, Константин — в Петербурге. Читая эту переписку, трудно не поймать себя на мысли, что перед тобой копия ленты «Фейсбука» последних недель. От первых насмешек над «фейком» до признания своей неправоты спустя какое-то время. Текста много, но читается весело.
30.08.1830
Ужасы рассказывают про холеру. Точно, что в Саратове уже умирают по пятьдесят человек в день. Я чаю, увеличено, но все ожидают спасительных мер…
8.09.1830
Здесь все трусят холеры; чеснок вздорожал шестью рублями. На всех чеснок, особенно на людях; в клубе все приготовлено на чесноке. Сестре Долгорукова, которая трусит очень, обещался я сделать подарок: горшок чесночной мази!.. Панчулидзев пишет из Саратова, что там умерло 2000 человек и что он сам занемог и избавился от смерти, пустив себе крови полтора фунта…
20.09.1830
В восемь часов утра жена будит меня со словами: «Милый, Долгоруков приехал!»…Выбегая на крыльцо, вижу — подлинно… «Какими судьбами?» — «Знаете ли, что Москва в тревоге: три студента университета умерли с признаками холеры. Всех учеников…обкурили и распустили по домам, вокруг Москвы выставят кордоны; остались только три заставы свободные. В Троице будет карантин. Болезнь могли занести из Ярославля, она положительно есть и в Муроме, я боюсь быть от вас отрезанным и поторопился приехать сюда…»
[Наташа] встала с постели, посылать за попом петь молебен, ну деготь во все углы, приказала всем мужикам запастись можжевельником и курить оным в избах по утрам и на ночь, никого из тех мест не принимать к себе и без спроса никуда не отлучаться.
…исправник Рязанов [сообщил, что] не доказано, что студенты университетские умерли точно от холеры. Они просто объелись фруктов и варенья, но надобно было взять меры, чтобы успокоить напуганную Москву. …Мне кажется, что Москве не предстоит опасности…
24.09.1830
Город разделен на три класса: бесстрашные, объятые ужасом и равнодушные. Вторые, право, смешны. Семейств с сорок бежало отсюда, а куда? К вам! Какую же безопасность найдут они в болотах, низких и сырых ваших местах? Уехали семьи: К.А.Кологривова, Жихарева, Гедеонова и проч., другие сами себя оцепили. Умора!
Рядом со мною живет княгиня… пошел было к ней — все заперто, на дворе ужасный дым, курится навоз; я было думал — пожар, стучу, не пускают! …Повар узнал меня в окно. «Ах, ваше превосходительство, что вам угодно?» — «Помилуй, что это вы заперлись?» — «Да вот, батюшка, княгиня третий день изволила запереться, ни к себе не пускает, ни из дому никому не велит выходить, провизию всю извели, есть нечего ни барыне, ни нам; не знаем, что делать». — «Да что за причина?» — «Да вот, батюшка, бояться изволит калиоры, чумы!» — «Да доложи княгине обо мне, я ее успокою, все тихо, благополучно в Москве и около». — «Не смею, ваше превосходительство, не приказала нам и говорить с проходящими». Сказав сие, захлопнул повар окно и скрылся… Каковы наши барыни? Умора!
…Страх сообщился народу, и сорок тысяч работников оставили город, повторяя: пойдем лучше умереть на родине нашей. По большой дороге только и видно, что кучи людей, идущих сотнями в разные места… Все медики меня уверяют, что не запомнят эпохи, где бы смертность так была мала, как теперь. Для успокоения умов (это очень умно) раздаются всякий день рапорты: всем покойнее, всякий видит число умирающих в городе и чем именно умерли. Нет дня, разумеется, чтобы не говорили: умер мещанин, умерла баба, мальчик холерою, и выходит — все вздор. На улицах смрад от навоза, который жгут многие…
25.09.1830
О другом не слышим здесь, как о холере, так что, право, надоело. Мы были довольны, веселы у княгини Хованской вечером; является Обресков, рассказывает, что у него кучер умирает холерою, всех дам перепугал по пустякам. Я у людей его спрашивал. Кучер просто напился, и его рвало беспощадно. Конечно, должно быть расположение такое в воздухе, что кто в другое время умер бы другим, теперь умирает от холеры; но и эти примеры редки… Графа Ростопчина камердинер Алексей… умер вчера со всеми признаками холеры, но сам виноват: говорили ему пустить кровь, — не хотел, и сделались конвульсии ужасные… Будьте совершенно покойны за нас; кто наблюдает, что должно, тому нечего бояться, а опасна болезнь для нижних классов людей.
29.09.1830
Прежде всего должен я тебя успокоить, мой милый и любезнейший брат, насчет холеры… Поверь, что холера в одном воображении медиков, трусов или тех, кои спекулируют на награждении и высочайшей милости. Всякое головокружение, рвоту или понос принимают теперь за холеру, и те, коим пускают кровь, коих лечат от мнимой холеры, те только и умирают. Ну может ли быть, чтобы в таком городе, как Москва, не более умирало двух и до четырех человек болезнью столь прилипчивою, какие бы ни брали предосторожности. Ежели бы язва сия точно была, она более бы находила жертв… Есть здесь болезнь, но это не холера, а просто страх, трусость; от оных точно умирают многие, потому что все без нужды пускают себе тотчас кровь.
30.09.1830
[Государь] очень успокоился насчет мнимой здесь холеры. Напрасно наделали такую тревогу…
1.10.1830
Меры предосторожности будут умножены. С завтрашнего дня прервется совершенно сообщение города со всеми губерниями. Мне жаль, что отрезаны будем от Кости и Паши. Нечего делать!.. Ты спросишь, любезнейший друг, отчего последовало все это? Право, не знаю. Пусть покажут мне одержимых холерою, я охотно стану ходить за ними. Не явное ли это противоречие? Холера существует, то есть чума, — так зачем же допускать скопища в Кремле? Я теперь оттуда, видел крестный ход, и народу, конечно, тысяч двадцать. Ведь это — сообщать, распространять заразу! Я замечаю, что страх в дворянстве; а народ мелкий покоен, а кажется, ему-то бы и бояться, но у него, видно, более здравого ума.