Отрывок самого амбициозного английского романа последних лет – "Иерусалим" Алана Мура
На следующей неделе в издательстве АСТ выходит книга Алана Мура «Иерусалим» в переводе Сергея Карпова. Это событие в мире литературы: автор блестящих графических романов, ставших частью нашего культурного кода – «Хранители», «V – значит Вендетта», «Провиденс» - выпускает одну из самых объемных книг на английском языке, за которую берется один из переводчиков другой объемной и громкой книги – «Бесконечной шутки» Дэвида Фостера Уоллеса. Перед нами мультижанровое прозаическое полотно, разворачивающееся в разных временах и разных реальностях, в нем исторические персоны соседствуют с фантастическими персонажами. Дело начинается в старинном городке Нортгемтоне, где жила странная семья Верналлов, окруженная мистическим ореолом. Esquire публикует фрагмент первой главы, следующей сразу за прелюдией.
На следующей неделе в издательстве АСТ выходит книга Алана Мура «Иерусалим» в переводе Сергея Карпова.
Было утро 7 октября 1865 года. Из узкого чердачного оконца дождь и сопровождающий его свет казались грязными, когда Эрн Верналл в последний раз проснулся в здравом уме.
Внизу завывал младший ребенок, и было слышно, что уже встала и кричала на двухлетнего Джона жена Верналла, Энн. Простыни и подушка, перешедшие по наследству от покойных родителей Энн, превратились в вонючий узел там, где запуталась в дырке нога Эрнеста. От постели несло по том, скупостью, газами, им самим и его жизнью в лачугах Ламбета, и зловоние поднималось обреченной и мрачной мелодией, пока он вычищал слизь из разлепившихся глаз и вылезал из кровати, готовый понести бремя мира.
Поморщившись от укола под левой грудью — он надеялся, всего лишь от изжоги,— Эрн, избавив ногу от рваных простынь, сел, уперся босыми ступнями в домотканый половик у койки. Лишь миг Эрн упивался мягкими комками вязальной шерсти между пальцев, затем поднялся под протестующий стон кроватной рамы. Осоловело обернулся к беспорядку из угольно-черного армейского одеяла и соскользнувшего на пол стеганого покрывала, под которым храпел только что, затем встал на колени на лоскутную прикроватную подстилку, словно для творения молитвы, как когда-то в семилетнем возрасте четверть века назад.
Он запустил обе руки во тьму под кроватью и осторожно вытянул по голым половицам плещущий ночной горшок, установив перед собой, словно шляпу попрошайки. Нащупал своего старичка в колючей прорези серых фланелевых кальсон, слепо уставившись на озерцо цвета сиены и кровавого апельсина, что уже томилось в потрескавшейся фарфоровой вазе, и задумался, не снилось ли ему чего-нибудь. Выпустив прямую и твердую, как стрела, струю мочи в наполовину полную емкость, припомнил, будто был во сне актером, скрывался за кулисами какой-то то ли мелодрамы, то ли сказки о привидениях. Драма, прояснялось понемногу, была о проклятой часовне, и он играл плута, которому пришлось прятаться за таким портретом с вырезанными глазами, — они часто встречаются в подобном жанре. Только Эрн не подглядывал, а говорил из-за полотна напускным устрашающим тоном, дабы напугать человека по ту сторону, столкнувшегося с волшебной картиной. Малый, над которым он подшучивал, казался столь потрясенным, что Эрн даже хихикнул во время мочеиспускания, все еще коленопреклоненный у кровати.