Отрывки из текста Михаила Калужского
Каждую неделю Илья Данишевский отбирает для «Сноба» самое интересное из актуальной литературы. Сегодня мы публикуем фрагмент текста Михаила Калужского — о памяти, ее аберрациях и ностальгии
2
Новости о неразорвавшихся бомбах появлялись регулярно, и всегда сообщалось, чьи самолеты сбрасывали их на Берлин. Английская полутонная бомба, найденная на стройке примерно год назад, вынудила городские власти закрыть главный вокзал: эвакуировали пассажиров, зевак, всех обитателей домов и офисов в радиусе километра. Тогда Шмелин посмотрел на огромное здание вокзала, достал телефон и полез в гугл: ему захотелось узнать, какой был радиус поражения у этой британской бомбы.
Обычно он заставал себя за подобным занятием на Александрплац: пытался представить, как выглядела площадь до войны. Представить не получалось, но он лучше видел детали сегодняшнего Берлина. В этот раз он рассмотрел большие белые буквы, как будто рекламу, на крыше высокой железобетонной руины в начале Карл-Маркс-Аллее: «Allesanderplatz». Ему не хватало знания немецкого, чтобы точно понять этот каламбур: площадь всех других? Площадь всего остального?
3
Неразорвавшиеся бомбы находили и в Берлине, чаще всего на Александрплац, и в соседних городах — в Ораниенбурге, Бранденбурге, Хермсдорфе. Это регулярно случалось по всей Германии. В Аугсбурге и Ганновере эвакуировали десятки тысяч человек. Бомбы были в основном английские.
Позже Шмелин прочитал в новостях, что бомба, из-за которой он опоздал, была американской.
5
Электрички (он так не мог ни придумать, ни найти адекватного русского аналога для S-bahn — ну не метро же?) от Александрплац ходили только в западном направлении. Шмелин отправился в книжный магазин — работающий допоздна многоэтажный Dussmann. Он доехал до Фридрихштрассе, как всегда заплутал в переходах и лестницах большой станции и вышел не на ту сторону нужной улицы, к памятнику депортированным детям. Фотографии детей в концлагере на стене станции рассматривала семья, наверное, туристы — совсем молодые родители и мальчик лет семи. «Папа», сказал мальчик по-русски, напряженно глядя на снимки из концлагеря, «папа, а их покормили, когда освободили?»
24
Они постепенно обнаруживали, что их московские сборы были не столь тщательными, как казалось. Они привезли с собой кучу всякой бессмысленной ерунды.
— Вот что это? — спрашивала Марина, показывая на вывалившиеся откуда-то из глубин чемодана маленькие бумажные упаковки.
— Это презервативы моего дедушки. Видишь, 1956 год.
— А он ими не пользовался после 20 съезда?
— Может быть, наоборот, только после 20 съезда он и начал ими пользоваться.
— Сколько ему было лет в 1956?
— 54, как мне сейчас. Жизнь только начинается.
— Это у тебя она только начинается. И сколько лет ты возишь с собой эту реликвию?
— Видимо, с тех пор, как мы переехали из Верхнетурминска. Получается, с 1979.
— А зачем?
— А хрен его знает. Будем считать, что ценнейшая часть моего архива. Вот лошадь майсенского фарфора я где-то ******* [утратил], а баковская резина навсегда останется с нами.
25
Шмелин неожиданно для самого себя обрадовался серебряному подстаканнику, найденному в глубинах чемодана. Он почти не пил чай, но теперь решил, что будет — и только из тонкого стакана в этом подстаканнике. Но обычные стаканы не подходили. Он ходил по посудным магазинам с подстаканником, примеряя к нему новенькие стаканы. Шмелину казалось, что продавцы и другие покупатели поглядывают на него подозрительно, но его немецкого не хватало, даже чтобы отшутиться. Старый стакан нужного диаметра нашелся через несколько месяцев на блошином рынке.
26
Куда практичнее оказался старый портсигар. Через месяц после переезда Марина и Шмелин, оба курильщики, подсчитали, сколько они тратят на сигареты, и перешли на самокрутки. Они нашли табак с устраивавшим обоих вкусом, научились разбираться в плотности бумажек и толщине фильтров, но долго не могли придумать, что делать, если не носить с собой пакет с табаком и все причиндалы. Оказалось, для самокруток идеально подходил довоенный портсигар, тяжелый, с гербом СССР на крышке— в его старой версии, еще с шестью лентами вокруг колосьев, лозунгом «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» только на шести языках. На нижней стороне металлической коробочки была гравировка — портсигар в 1 мая 1934 подарили двоюродному деду Марины за ударный труд в тресте «Дальлеспром». Через три года деда расстреляли.
27
— Чем носить с собой повсюду эту мельхиоровую пропаганду сталинизма, — сказал их новый приятель, тоже недавний берлинец, — вы бы лучше перестали курить. У вас для этого идеальная ситуация, я так и сделал.
— Чем носить с собой эту пропаганду здорового образа жизни, ты бы лучше подумал о том, что в нашем возрасте и в такой ситуации бросать чревато адским стрессом, — ответил Шмелин.
— Я не сказал «бросить». Бросить курить по-настоящему тяжело. Я сказал «перестать», и я именно перестал. Объяснил себе, что эта привычка меня старит. Так легче. В результате — огромная экономия. И что самое главное, я теперь снова чувствую запахи.
— Ага. И среди них запах помоек и выхлопных газов.
— Мы в Берлине! Тут чистейший воздух.
— И глубоко укорененная традиция мыться не каждый день. Мы про это даже видели спектакль в Gorki Theater.
— Спектакль про то, что берлинцы не моются?!
— Про то, какими странными немцы кажутся мигрантам. И про душ там тоже было.
28
Судя по их дому, да и по всему району, понять кто тут местный, а кто мигрант, было невозможно. Немецкие фамилии на их подъезде были в явном меньшинстве, рядом с домом располагались тайские закусочные, арабская кальянная, двуязычный испано-немецкий детский сад и крохотный бар, который держали две англичанки.
Их соседом по лестничной клетке оказался человек с азиатской внешностью, корейским именем и длинной фамилией с несколькими «ч», в которой Шмелин не без напряжения распознал баскскую. Родным языком соседа был французский. Через пару месяцев, когда они стали заглядывать друг к другу в гости, Юн-мо рассказал, что его мать умерла при родах, и его усыновила семья французских басков.