Гамлет идет по коридору
12 и 13 января петербургский Театр им. Ленсовета представил премьеру «Гамлета» в постановке Юрия Бутусова. Обозреватель «Огонька» — о том, почему Принц датский снова актуален: в моде опять вопросы без ответов
Для того чтобы стать достоянием истории театра, всякой новой постановке «Гамлета» нужно соответствовать одному-единственному критерию: в спектакле по ключевой шекспировской пьесе обязательно должна содержаться попытка объяснить устройство мира — причем чем субъективнее, тем лучше. В конце 1990-х литовский метафизик Эймунтас Някрошюс разыгрывал ее где-то на мрачных просторах языческого космоса, и главными героями трагедии становились вовсе не принц датский со товарищи, а лед, огонь и вода. В нулевые у Оскараса Коршуноваса Вселенная сжималась до размеров крошечной гримерки, но весь мир оказывался не театром, но фейком, подделкой, а подлинник был давно и безвозвратно утрачен. Валерий Фокин открыл 2010-е спектаклем, события которого разворачивались в полицейском государстве, под сенью жесткой вертикали власти, где человек и его жизнь всегда значили слишком мало. Еще Гейне заметил, что «Гамлет» — это зеркало, поставленное на большой дороге: по ней век за веком идут люди и каждый видит в зеркале что-то свое.
У худрука Театра им. Ленсовета и одного из крупнейших отечественных специалистов по Шекспиру Юрия Бутусова зеркало сцены перекрывает белоснежная стена — гигантский лист писчей бумаги, экран, который так и останется девственно чистым до конца без малого четырехчасового спектакля, экран, на который проецируется пустота без конца и без края. Сценография аскетична — лишь изредка стерильное, лишенное примет быта пространство рассекает графичная линия длинного черного стола, выглядящего мостками в инобытие. Для этого образа художника Владимира Фирера режиссура задает широкий коридор интерпретаций — все они будут, что называться, работать на авторский замысел. Конечно, «Гамлет» для человека медийной эпохи — «слова, слова, слова», приблизиться к их истинному содержанию мы, сегодняшние, вряд ли способны. Здесь и другой важный мотив — театру и зрителю непросто преодолеть инерцию восприятия заигранного и заслушанного текста: четыре столетия сценической истории «Гамлета» сливаются в неразличимый белый шум. Но едва ли не центральной для режиссера становится мысль о том, что современная реальность с ее тотальной относительностью всего и вся, с ее невозможностью увидеть цельную картину происходящего лишена