«Дед говорил, что был во всех тюрьмах Москвы и Ленинграда»
Археолог Александр Бианки Рассказал «Огоньку» совсем недетские истории о писателе-натуралисте, который стал любимым для многих поколений детей самых разных стран
Виталий Бианки похоронен на Богословском кладбище в Петербурге. Надгробие выполнила хорошо его знавшая скульптор Жермен Меллуп — на камне сидит девочка с чуть раскосыми глазами и слушает птиц, а на плече у нее бурундук.
Внук писателя называет это надгробие «замечательным», но других памятников Виталию Бианки в родном Петербурге нет. Нет также улицы (они, к счастью, есть в Москве, Новгороде, Ростове-на-Дону), нет музея (именем Бианки назван лишь Бийский краеведческий — его будущий писатель сам и организовывал в
Алтайском крае 100 лет назад). Почему так — вопрос явно не к Александру Михайловичу, хотя свое мнение на эту тему он высказал очень точно: «К этому памятнику наверняка водили бы детей». Впрочем, нет сомнений, что рассказ об этом детском писателе впечатлит и взрослых.
Сегодняшние Бианки — это сын писателя 1926 года рождения Виталий Витальевич Бианки, доктор наук, сотрудник Кандалакшского заповедника; внук Виталий Валентинович и трое его детей и, наконец, наш собеседник Александр Михайлович — еще один внук писателя, его сын Валентин и двое детей последнего. Сам Александр Михайлович Бианки — историк-археолог, сейчас на пенсии, пишет книгу о дольменах — древних культовых сооружениях. Книга почти готова, осталось только снабдить ее иллюстрациями. Но сегодня наш разговор — о другой истории.
— Александр Михайлович, Бийский краеведческий музей, одним из организаторов которого был ваш дед, отмечает в этом году вековой юбилей, причем отмечает как музей им. В. В. Бианки, каковым является с 1967 года. Расскажите, пожалуйста, а по воле какого случая Виталий Валентинович попал в алтайские дали?
— Не могу сказать, что это было делом случая. Мой дед был прекрасным футболистом, играл в футбол за несколько петербургских клубов (даже завоевал Весенний кубок Санкт-Петербурга в 1913‑м.— «О»), увлекался охотой, поэзией, музыкой, а в момент очередной переэкзаменовки мог выбрать охоту вместо физики. Это, к слову, совсем не было семейной традицией: в то время как два его брата окончили с медалями гимназию с филологическим уклоном на Васильевском острове, сам он никак не мог смириться с необходимостью учить физику, математику, древнегреческий, латынь.
Его отец Валентин Львович Бианки, сотрудник Зоологического музея Академии наук, крупный ученый, топал ногами и кричал на сына: мол, надо не мяч головой пинать, а физику учить, тогда бы не пришлось оставаться на второй год. Деда в итоге перевели в частную гимназию возле Московского вокзала, которую он окончил аж в 21 год. Вот только было одно но: в этой гимназии было неприлично не вступать в партию.
— И в какую же партию вступил Виталий Бианки?
— Мой дед стал левым эсером, позже даже депутатом Царскосельской думы. Но война все расставила на свои места: в 1916 году его призвали в армию, он окончил военное училище и получил распределение в полк, который стоял в Царском Селе. В его обязанности входила в том числе охрана царской семьи в Александровском дворце.
— А он что-то рассказывал про царскую фамилию?
— Как я понимаю, он время от времени беседовал с царевнами, но нам об этом всегда говорил так: «Ничего особенного в них нет». Понимаете, он был левым демократом и не мог позволить себе взглянуть на них с позитивом. Интересно, что моя бабушка (Вера Николаевна Клюжева.— «О») рассказывала иначе: когда она была студенткой и танцевала в Дворянском собрании (ныне Петербургской филармонии) в присутствии царских дочерей, то была очарована их красотой...
На колчаковском фронте
— Летом 1918‑го полк Виталия перевели на Волгу в Саратовскую губернию. Это уже была другая война. И другие обстоятельства: в полковом обозе за дедом следовала беременная жена. Полк катился вместе с армией Колчака на восток, все дальше и дальше… Деду все надоело, он снял погоны и бежал. Чтобы не нашли, сменил фамилию — перевел Бианки на русский язык и стал Беляниным. Придумал легенду, что насильно забрали в армию, что он студент Петербургского университета. Попадает в итоге в Бийск, где устраивается на работу, принимает участие в создании музея. Но в музеях всегда дел много, а денег нет. Так что работает еще и в гимназии, где преподает в том числе ту самую физику, которую так ненавидел.
— Как же Виталию Валентиновичу удалось сохранить лицо в такой ситуации: ведь физику, как я поняла с ваших слов, он не знал?
— Он переименовал не только себя, но и предмет — с «физики» на «эволюцию» и восторженно рассказывал о мироздании в целом. Ученики сидели с открытыми ртами: они были очень довольны. Параллельно с преподаванием и работой по созданию музея в Бийске он вел еще и литературный кружок… Там, в Бийске, дед начал писать, опубликовал несколько стихотворений и заметок о том, что надо беречь птиц. Все это — преподавание, экспедиции по Алтаю, первые публикации, свободное творчество — оказало огромное влияние на него и его будущее.
— Его дважды арестовывали в Бийске за то время, что он там жил с 1918 по 1923 год. За что?
— В 1921 и в 1922 годах он попал под «красный террор» — как классовый враг. Начальник управления образования его предупреждал: «Уезжали бы вы, поступило указание». Но он к тому времени уже развелся с первой женой, влюбился и женился на красавице Вере Клюжевой, преподававшей французский в той же гимназии. А дальше уже анекдот: жить пришлось в музее, каждый вечер он снимал внутреннюю дверь, клал ее на стулья, потому что спать на полу было холодно и бегали крысы. У Веры и Виталия родилась дочь. Вскоре к Виталию подтянулся его старший брат — метеоролог из Петрограда, он основал в Бийске метеостанцию. У самого деда было две экспедиции из Бийска на Телецкое озеро. Именно в этих экспедициях он наработал уникальную зоологическую базу для своей будущей научной карьеры. Эти экспедиции были высшими достижениями работы музея, на Телецком озере была собрана очень хорошая коллекция яиц, тушек птиц и животных, которая, к сожалению, по дороге в Петербург погибла.
— А как ваш дед относился к революции?
— К тому времени он уже не был ни за красных, ни за белых, а из своей партии официально вышел — эсеры, похоже, думали о какой-то другой стране. Только большевики ему этого не забыли. Из-за того, что дед в свое время был эсером, и в первый, и во второй троцкистский процесс он сидел. Сидел и в 1925 году, и в 1935‑м, и в 1937‑м, и даже в 1945‑м — тогда его вместе с приятелем арестовали в Москве, и они неделю провели в разных камерах. Не знаю, что им тогда наговорили друг о друге, но после недельного заключения друзья перестали общаться. А в семье дед говорил, что был во всех тюрьмах Москвы и Ленинграда. А от Колчака он бежал, потому что не хотел воевать ни с красными, ни с белыми…