Не только метростроевка с отбойным молотком: какими были образы советских женщин
Надежда Плунгян — искусствовед, автор книги «Рождение советской женщины. Работница, крестьянка, летчица, «бывшая» и другие в искусстве 1917–1939 годов». Редактор Forbes Woman Мария Михантьева поговорила с ней о том, какими были женские образы век назад, кем были отрицательные героини пропаганды, почему нагота в искусстве чаще всего была мужской и как за 100 лет изменились эмоции.
Надежда Плунгян — кандидат искусствоведения, историк искусства, независимый куратор, критик, автор книг и статей по советскому и современному искусству. До 2019 года старший научный сотрудник Государственного института искусствознания, затем преподаватель Школы исторических наук НИУ ВШЭ. Книга «Рождение советской женщины. Работница, крестьянка, летчица, «бывшая» и другие в искусстве 1917–1939 годов» посвящена разным типам «новой женщины», которые советская власть конструировала в 1920-е годы.
— Советская власть вроде бы освобождала женщину от патриархата, но при этом смотрела на нее сверху вниз. Складывается ощущение, что советскую женщину все время кто-то поучал — или мужчина, или другая женщина, которая достигла большего в плане социалистической сознательности (например, пролетарка поучает крестьянку). Были ли среди огромного числа сюжетов — возьмем агитационные — такие, когда женщина изображалась как человек, который не просто что-то делает на благо общего дела, но и сама ставит цели? И были ли в публичном поле пространства, где коммуникация с участием женщин была горизонтальной, без взгляда сверху вниз?
— Тут вопрос, скорее, не в гендере, а в политической рамке. Советская агитация вообще вся устроена вертикальным образом. Агитируемый, как и агитирующий, должен себя с кем-то отождествить — это бинарная схема, где всегда есть два персонажа. Думаю, когда люди ищут признаки «горизонтальности» в советском искусстве 1930-х, они слишком ожидают от людей той эпохи соответствия современным нормам или ценностям. Но ведь мы имеем дело с модернизмом как художественной, политической и социальной системой, которая в целом асимметрична. Не стоит забывать, что раннесоветский модернизм не был вещью в себе, он находился в острой полемике с XIX веком и не случайно выделил из всей массы его субъектов самых малозначительных, самых униженных героинь — работницу и крестьянку, сделав их главными действующими лицами. Мы чаще воспринимаем эти типажи как данность, но они долгое время были очень новыми.
Конечно, существовали пространства, где советская женщина оказывается свободна от партии и рассказывает нам о себе от первого лица. Это пространства искусства и литературы. В моей книге есть глава об автопортретах художниц, которые родились в Российской империи, но в 1930-е переопределяют себя, используя свой художественный язык и историческое понимание времени в котором они находятся.
— Кажется, что эта иерархия в меньшей степени присутствует в женских журналах — «Работнице», «Крестьянке». Вы описываете их обложки, на которые часто были вынесены портреты читательниц — если присмотреться, там самые разные типажи, смонтированные в коллаж. Выглядит довольно радикально.
— Да, модернизм по определению радикален. Основа его формы — монтаж, динамичное столкновение разных явлений и социальных пластов, которое должно ускорить бег времени.
Мне, конечно, больше всего симпатичны ранние обложки года до 1935-го, но и остальные очень интересны. Пока писала книгу, я уже из эстетического озорства купила себе несколько поздних подшивок «Работницы» и благодаря им по-настоящему погрузилась в 1950-е, все-таки это недооцененный художественный пласт. Не говоря уже о 1980-х — в женских партийных журналах тех лет тоже очень оригинальные обложки и любопытные «программные типажи», которые интересно сравнивать с какой-нибудь принцессой Дианой и другими западными иконами стиля. Но 1930-е годы мы все еще знаем хуже, поэтому в книге я решила остановиться на них.