Посвящено Беатриче
Биче умерла. Биче Портинари, жена Симоне де’Барди, умерла 8 июня 1290 года, но поэт, для которого магическим было число 9, своим воображением «прибавил» ей ещё день жизни. Ей было 24 года.
Предчувствие катастрофы не оставляло его с той ночи, когда все женщины, все мужчины с ужасом взирали ввысь. Там, на чёрном небе висела красная, кровавая луна. Монахи молились, готовясь к концу света... Но ничего не произошло, наступило светлое утро.
«И вот… ты умерла».
В городе, тогда незначительном, поэт был уже известен — и его не узнавали. Бледный, обросший щетиной, с искажённым мукой лицом, он, рыдая, шатался по тесным тёмным улочкам. Он не смел поверить, что Биче исчезла навсегда. Что он лишился единственного своего счастья, что никогда её больше не увидит. Его мир рухнул.
Впервые они встретились детьми. Первого мая 1274 года богатый флорентийский банкир Фолько Портинари пригласил к себе соседей по кварталу. На праздник весны многие явились со своими принаряженными отпрысками. Алигьеро ди Беллинчоне, куда менее состоятельный, чем хозяин дома, привёл с собой девятилетнего сына Дуранте. Женщины хлопотали возле своих ненаглядных чад, охорашивали платьица и костюмчики, приглаживали волосы. Дуранте, наполовину сирота, стоял в сторонке: Белла дельи Абати, его мама, умерла три года назад. Много, много позже он напишет несколько строк о маме, любящей маме, готовой в любой момент броситься на выручку своему ребёнку.
Празднеством распоряжалась супруга магната донна Чилия. Одинокого, потерянного Дуранте она подвела к одной из своих дочерей.
Мальчик влюбился в девочку. Едва он оказался вблизи Биче, как сердце его страшно заколотилось. Наверное, на какие-то месяцы младше него, в платье «цвета яркого пламени»*, она, это невиданное чудо, сразила его своей изящной красотой. Его била дрожь, он забыл про всех остальных, забыл про игры и угощения. А ей очень по вкусу пришлись разные сладости, а также изысканное вино, разумеется, сильно разбавленное. И ещё, она была такая умная! Она находчиво сравнивала местную жизнь с провансальской и французской, она бегло цитировала римских поэтов, о которых он ничего не знал, разве что слышал их имена.
* Данте. Божественная комедия, Чистилище, Песнь XXX. (Здесь и далее — перевод мой, Е. Л.)
Как он сам, как остальные, говорила она на певучем народном языке флорентийцев, вытеснившем из каждодневного общения церковную латынь. И знакомясь, для краткости назвала сверстника Данте, то есть дающий — вместо имени, полученного им при крещении и означавшего претерпевающий. Он же её свойски-бытовое, приятельское прозвание отбросил и потом писал не иначе, как полное её имя Беатриче.
Без сомнения, время от времени он её видел, хотя бы во время воскресной мессы в их ближней церкви Санта-Маргерита. Да и на улице: в процветавших семьях той эпохи девочек и девушек не держали, как монастырских послушниц. Едва он её замечал, как сердце его снова взволнованно билось... только день за днём и год за годом другие заботы всё-таки отвлекали его от романтических фантазий.
Почти все мальчики — и девочки! — из более или менее благополучных флорентийских семей ходили в начальную школу, учились читать, писать, считать. Подросшие школьники исключительно сильного пола (что поделаешь, таковы факты) уже решали задачи и по геометрии, а старшие школяры Флоренции, числом не более 500—600, вникали в тонкости логики и плохо-бедно овладевали вершиной знаний — латынью. Да (и это тоже факт): тексты великих римских ораторов и законодателей, тексты средневековых отцов церкви, премудрости грамматики забытого, уже чужого языка часто усваивались с грехом пополам.
Учитель Романо уже который год донашивал потёртую одежду, зато на латыни изъяснялся так, будто с Вергилием и Овидием беседовал запросто; правда, произношение древних и для него оставалось тайной, ибо затерялось в веках. Начисто лишённый честолюбия, он не знался с признанными, почтенными, чтимыми латинистами. Не желая проникнуть в их высокоучёный круг, Романо довольствовался титлом грамматика, иначе говоря, школьного преподавателя. За необычайную свою смуглость он получил прозвище Араб, хотя родился где-то в Италии. До того, как осесть во Флоренции, он путешествовал — лучше сказать, скитался — по всему тогдашнему миру. Как бы соглашаясь с кличкой, данной молвой, он владел арабской речью и письменностью. Наряду с прочими.
Ученик Алигьери старался во всём сравняться с наставником. За несколько флоринов, никак не лишних грамматику, тот занимался с подопечным дополнительно. А приютили Романо в двух шагах от дома Алигьери, в домишке при старинной церковке Сан-Мартино-дель-Весково. Приход этот в немалой мере существовал благодаря пожертвованиям отца Данте, но куда больше на деньги Донати, одного из двух семейств-соперников, самых могущественных во Флоренции.