Коллекция. Караван историйРепортаж
Александр Жигалкин: «Дети-актеры не капризничают. Они понимают, что пришли не просто проводить время, а работать»
История семейного психотерапевта, воспитывающего пять дочек, родилась в светлых головах создателей «6 кадров». И снимали мы эти два проекта параллельно. «Папины дочки» очень быстро стали безумно популярными и остаются таковыми до сих пор. Моя десятилетняя дочка Таисия в прошлом году пересмотрела все серии. Друзья рассказывают, что их дети любят этот сериал. Что очень приятно.
— В режиссуру вы пришли из актерской профессии. Кто вас ею «заразил»? С чего все началось?
— С того, что во втором или третьем классе я посмотрел по телевизору фильм «Труффальдино из Бергамо» и просто сошел с ума от того, как там существовал Константин Аркадьевич Райкин, и актерски, и пластически. После чего я тоже начал прыгать, падать и бить посуду, пытаясь повторить его трюки. Увидев такую тягу к актерству, родители пару раз свозили меня на «Мосфильм» на пробы. Тогда кастинг на детские роли объявляли в газетах.
Помню, лет в десять ездил на пробы мальчиков для фильма «Уроки французского» в абсолютной уверенности, что кроме меня на главную роль никто претендовать не может, потому что я уже умею падать с тарелками и танцевать, как Константин Райкин. Тогда еще толком не понимал, кто он такой, просто видел артиста невероятной энергетики, и во мне это отзывалось.
То же самое произошло и с песнями Владимира Высоцкого. У родителей был проигрыватель «Аккорд» и довольно много пластинок, среди которых я нашел гибкую, черненькую, с песнями из фильма «Вертикаль». Послушал и уже не мог оторваться. Голос Высоцкого завораживал, а его рокочущее «р» цепляло на уровне какой-то физики. С тех самых пор песни и стихи Владимира Семеновича — это очень важная часть моей жизни.
— Пробы-то вы прошли?
— Какое там! На них собралось, наверное, пятьсот мальчиков, видимо, тоже умевших падать с тарелками, потому что меня не взяли. От этого похода на «Мосфильм» остались тяжелые воспоминания. Стояла поздняя осень, самое мрачное время года, все были в темной одежде, и толпа людей в черном производила гнетущее впечатление. На какое-то время я потерял интерес к актерству. А потом мамина подруга рассказала о детской студии при Народном театре ДК ЗИЛ. На тот момент я уже год занимался фехтованием в ЦСКА. Но будущую спортивную карьеру перебила тяга к искусству.
Руководителем моим был выпускник Школы-студии МХАТ и артист театра «Современник» Игорь Иванович Калядин. Он занимался с нами очень серьезно, как со студентами. У нас было и сценическое движение, и йога, и, конечно, актерское мастерство. Мы сдавали зачеты, делали показы, этюды и даже выпустили спектакль «Грезы белого мышонка» по пьесе Олега Шкловского и Александра Шиманова, в котором я сыграл свою первую роль. Мэтр, так мы называли Игоря, вложил в меня очень много важных истин. Главное — это понимание профессии и отношение к ней. В 1981-м Игорь Калядин репетировал в «Современнике» в спектакле «Кабала святош» по пьесе Булгакова и сосватал меня на роль маленького Захарии Муаррона. Я начал ходить на репетиции, оказался рядом с замечательными артистами, встретился с кумиром своего детства Константином Аркадьевичем Райкиным, игравшим слугу Мольера Бутона.
Я тогда посмотрел весь репертуар театра, увидел всех тогдашних звезд «Современника» на сцене. Марину Неелову, Валентина Гафта, Елену Козелькову, Петра Щербакова, Нину Дорошину, Олега Табакова — всех не перечислишь. Это была мощная труппа. Даже Олега Даля успел увидеть в «Двенадцатой ночи» — еще до репетиций «Кабалы святош». В марте все того же 1981-го на служебном входе театра появилась фотография Даля — пришло известие о смерти Олега Ивановича. Сейчас эта фотография висит у меня дома. Я выпросил ее у вахтеров.
В «Кабале святош» я так и не сыграл, потому что вырос за лето и не смог влезть в клавесин, из которого, по задумке режиссера, моего героя вытаскивал Мольер. Роль отдали мальчику из студии Вячеслава Спесивцева. Но воспоминания о том коротком и счастливом периоде остались на всю жизнь...
Мечта поработать в «Современнике» сбылась самым неожиданным образом. Сорок лет спустя. В 2021 году Леонид Ярмольник пригласил меня в качестве режиссера сделать спектакль в «Современнике». Когда Леонид Исаакович назвал фамилию актрисы, с которой хотел бы сыграть, я сразу согласился. Потому что это была Марина Неелова. Несколько месяцев репетиций, несколько месяцев счастья от совместного творчества с этими двумя прекрасными артистами.
Иногда я не мог поверить, что все это происходит со мной на самом деле и что по сцене ходит Неелова. Когда я рассказал Марине свою детскую историю, она меня вспомнила, и это было очень трогательно. Я всю жизнь являюсь ее поклонником, а теперь у меня есть счастье общения с Мариной Мстиславовной. Вернее, с Мариной. Она запретила называть себя по имени и отчеству — только по имени. Она великая и прекрасная.
— Вы ведь не сразу поступили в театральный, хотя были практически готовым артистом? Почему?
— Меня призвали в армию. В 1985-м, когда я окончил школу, бронь давали только пять вузов и театральные не входили в их число. Я дошел до конкурса в Щепкинском училище. Когда затребовали документы, принес приписное свидетельство из военкомата. На что мне сказали: «Служите и возвращайтесь, мы вас возьмем». Ну, я и отслужил два года — в Группе cоветских войск в Германии.
— Это же была не служба, а мечта!
— Как сказать, Германии мы практически не видели, в увольнение не ходили, потому что за забором была чужая страна, ГДР. Как говорил наш старшина: «Сынки, вставайте, немцы близко». За время службы нас только два раза свозили в ближайший городок Эберсвальде-Финов и один раз в Берлин, буквально за месяц до дембеля.
Я видел его еще социалистическим, с Берлинской стеной. Есть фотография, где мы стоим с ребятами перед Бранденбургскими воротами. Апрель, но мы почему-то в зимней форме и шапках. Я много раз потом бывал в Берлине, очень люблю этот город, и всегда прихожу на то место, где тогда фотографировался, и вспоминаю, как оно выглядело раньше.
Мне повезло: я служил не в строевой части, режим был не самый жесткий и у меня была возможность готовиться к поступлению в театральный. Никогда столько не читал, ни до ни после. Гоголя, Достоевского — просто собраниями сочинений. Я устраивал поэтические вечера для солдат и офицеров и, пользуясь этим, часами просиживал в библиотеке. Из армии пришел с готовой программой.
Хотел поступить в Школу-студию МХАТ, потому что там набирал Иван Михайлович Тарханов, который меня знал. Десятиклассником играл у него на курсе в дипломном спектакле «Наш городок», куда меня «пристроил» друг по театральной студии Андрей Зенин, учившийся на этом курсе. Я тогда познакомился со всеми его однокурсниками — Володей Большовым, Сережей Гармашом, Игорем Верником, Толей Котеневым, Сережей Чурбаковым...
Так вот, я хотел поступить во МХАТ, а параллельно со Школой-студией поступал в «Щуку» к Юрию Михайловичу Авшарову и как-то очень хорошо и быстро прошел. Когда возник вопрос, куда нести документы, задумался. В «Щуке» брали стопроцентно, в Школе-студии гарантии не давали. И тогда Андрюша Зенин, по гроб жизни ему большое спасибо, посоветовал посмотреть «Пигмалион», поставленный Авшаровым на выпускном курсе. Это все решило. Я пошел к Юрию Михайловичу, великому педагогу.
— В институте не помышляли о режиссуре?
— Не то что не помышлял — для меня это был страшный сон. Эдик Радзюкевич ставил все наши отрывки. Вот он — настоящий режиссер.
— Показывались в какие-то театры?
— Нет, у нас на курсе не было показов, потому что мы шли на создание собственного театра, и все знали об этом. К сожалению, наш во многом экспериментальный театр «Ученая обезьяна» просуществовал не так долго, в 90-е годы сложно было выжить без спонсоров и влиятельных покровителей. У нас их не было, только невероятный энтузиазм и желание что-то делать вместе.
Ребята на курсе были настолько яркие и талантливые, что после окончания вуза нас оставили еще на один год в качестве стажеров на кафедре актерского мастерства — чтобы мы играли свой дипломный репертуар. Потом мы работали во Дворце молодежи, создали там театральную площадку своими руками, но нас оттуда выперла какая-то финансовая компания, то ли «Хопер-инвест», то ли еще кто-то, это сейчас уже неважно. Помещение потребовали освободить в 24 часа. Мы перевезли декорации на склад нашего друга, занимавшегося коммерцией. А через месяц бандиты поставили его на счетчик и вывезли со склада все, что там было. В том числе и весь наш реквизит с декорациями.
Ребята постепенно разбрелись. Сначала Димка Марьянов, царство ему небесное, ушел в «Ленком» вместе с Наташей Щукиной. Потом Макс Разуваев — в «Современник», Слава Якушин — в Ермоловский... Мы с Эдиком Радзюкевичем еще очень долго старались нести бренд «Ученой обезьяны», выступали под ним на концертах.