Людмила Зайцева: «Сопротивляться обаянию Олега Ефремова было невозможно»
«Я после института крутилась как могла. Снимала какие-то углы, работала где придется. Кто-то меня пристроил в филармонию, и я поехала с концертной бригадой по Казахстану, по целинным землям... И вот я услышала, что на студии Горького запускается фильм «...А зори здесь тихие», снимает режиссер Станислав Ростоцкий. И я пришла к Станиславу Иосифовичу и сказала, что готова сниматься в фильме в любом качестве, хоть в массовке...» — рассказывала актриса Людмила Зайцева в одном из интервью прошлых лет.
— Людмила Васильевна, как у вас появилось желание стать актрисой? Вы ведь родились на хуторе Восточном, с восьмого класса работали то на заводе, то на стройке...
— Моя двоюродная сестра говорит, что я еще совсем маленькой заявляла: «Буду артисткой». На хуторе летом одна радость — когда привозят кино. Ты прополешь огород, получишь от матери 10 копеек, прибежишь, а там — другая жизнь, сказка. Вот только на сеанс еще нужно было пробиться, если, допустим, что-то для взрослых идет, французское или итальянское кино «шестнадцать плюс»... Взрослые фильмы мы подсматривали одним глазком сквозь щели сарая — так называемого клуба. Вообще же дети кино смотрели, сидя на полу. Мест не хватало. Я помню все фильмы, которые видела: «В 6 часов вечера после войны», «Молодая гвардия» и другие... Вокруг шла обыденная жизнь, а на экране — возвышенная. В кино даже про стройку, про металлургические комбинаты, про колхозы, про трактора рассказывали так, что это увлекало. Хотя, может, и не всех. Мама моя никогда не ходила в кино. Ее оно не интересовало совершенно. Даже когда я в фильмах сниматься стала, мама к этому относилась индифферентно. На премьеры мои не ходила. А от известности моей даже страдала. Вот она выйдет на рынок в Усть-Лабинске, а там все:
— О, мы вашу Люду вчера видели!
Она отвечала:
— Ай, отстаньте, видели и видели.
— Вероятно, она с самого начала не поддерживала ваше стремление стать артисткой?
— Мама говорила: «Ну куда тебе? Вот Ладынина — это актриса. Ладненькая, беленькая, носик маленький. А у тебя уши несуразные, руки-ноги большие». Но запретить ехать в Москву она не могла. Я работала и зарабатывала с восьмого класса и на заводе, и на элеваторе, и на стройках. А параллельно училась в вечерней школе...
— Вы помните тот момент, когда впервые попали в Москву?
— Ехала я на поезде, мама какие-то деньги зашила мне в карман ситцевых трусов... В Москве я попала в настоящий коловорот беганий по институтам, и везде встречала хорошо одетых девочек, которые правильно разговаривали. И, конечно, меня это угнетало... Я сразу поняла, что мое новое голубое платье, которое в станице считалось дико модным, никуда не годится. А бантики, которые на него нашила тетя Сима, — чудовищны. Я их оторвала. Срочно оделась в «Детском мире». Купила себе юбку цвета хаки, белую блузку, черные туфли, черный широкий пояс. Тогда это считалось модным, да и шло мне — талия у меня очень тонкая была.
Смотрелась я вроде бы хорошо. Но это не помогло: провалилась во всех вузах. Нужно было возвращаться домой. К соседям, которые наперебой говорили: «Да куда она? Кому она там нужна? Там все по блату». И мама в меня не верила. Мама всю жизнь скептически ко мне относилась, я у нее всегда была не первый сорт... У нас в казачьих семьях все не очень ласковые. Любим друг друга, но расцеловать, обнять, сказать что-то приятное — нет. Казаки очень суровые, там другой уклад жизни, там нет сюсюканий...
Но неудачи, наверное, закаляют. Три раза мне приходилось из Москвы возвращаться домой, не сдав экзамены. Но я снова и снова что-то учила для поступления, ходила в драмкружок в Усть-Лабинске. Внутренне я, конечно, росла, набирала. Думаю, даже к лучшему, что не поступила в 16, в 17, в 18 лет.
После третьего провала я пошла на актерскую биржу, и меня пригласили работать в Рязанский ТЮЗ. А там уже сцена профессиональная. К нам приезжали режиссеры и художники из Москвы, благо близко — всего 200 километров. Все было очень серьезно, например, когда мы ставили «Винни-Пуха», у нас побывал Борис Заходер. Мы и сами мотались в Москву на спектакли, много раз бывали на Таганке. Дело в том, что у нас режиссерами были выпускники Щукинского училища, а Любимов и сам щукинец. Так что администрация театра как-то договаривалась, и нас возили на Таганку — в самый модный тогда театр — на автобусе. Мы пересмотрели там все спектакли. Помню, как меня поразили «Десять дней, которые потрясли мир»: артисты в костюмах на улице встречали зрителей и на штыки накалывали билеты... Впечатлял «Добрый человек из Сезуана» с потрясающей актрисой Зиной Славиной... Тогда, в 1965—1966 годах, на Таганке блистал Золотухин. А вот Высоцкого я не очень запомнила, видимо, еще не пришел его час. И «Гамлета» он тогда еще не сыграл.
Еще я смотрела много иностранных фильмов, особенно итальянских и французских, — они буквально хлынули с экранов. Это же оттепель! Софи Лорен, Жан Габен, Даниэль Дарье — как они играли! И все это шло в копилку. Так что, когда я приехала в Москву поступать в четвертый раз, я была уже готова. И подавать себя научилась. Вечером на прослушивания надевала темное платье, чулки, темные лодочки. Днем — все льняное... Держалась уверенно. Меня приняли. Курс оказался для того времени специфическим — вместе учились и артисты, и режиссеры. Сейчас это сплошь и рядом, а в то время — практически эксперимент. Мы заканчивали в год столетия со дня рождения Ленина. Многие наши спектакли этому посвящались: «Член правительства», «Синяя тетрадь»... Как-то так сложилось, что у меня не оказалось дипломной работы, только отрывок на французском языке из водевиля «Мадам Сан-Жен». Я на курсе не очень заметной считалась.
— Я так понимаю, что самой заметной стала Ирина Купченко?
— Не могу сказать, что она была очень заметной, ее просто вела руководитель Марианна Тер-Захарова, которой нравились такие, как Ира и Наташа Сайко. Иру сразу планировали взять в Театр Вахтангова. Она высокая, академичная. Сказать, что у нее получались какие-то блестящие отрывки, я не могу. Она не казалась яркой, как Нина Русланова, которая училась на курсе чуть старше нас. Когда Русланова выходила на сцену, это была фантастика, фейерверк!.. Такой темперамент, такая заразительность, такая яркость!
После института меня не взяли ни в один театр. Я ходила на показы со своими однокурсниками, подыгрывала им, возила для них костюмы... Многих брали, а у меня — полный провал и ощущение ужаса. Меня Тер-Захарова чуть ли не в Театр оперетты попыталась определить, я на прослушивания туда ходила. Но меня, конечно, не взяли. Ну какая оперетта? Проблема в том, что у меня даже определенного амплуа не было. Я и героинь играла, и характерных персонажей, и комедийных — всего по чуть-чуть. Вот Ира Купченко — чистая классическая героиня, с длинными ногами, с длинными руками, с высокой шеей, прекрасными серыми глазами. Немножко нос уточкой, но это ничего. Наташа Маркина, маленькая, сбитая такая вся, «Подмосковный городок, липы желтые в рядок». Нос курносый, глаза голубые, матрешка, все там было ясно — она характерная. Наташа Сайко — инженю-драматик. А я, Валя Глупанова и Лида Чукаева — тоже вроде высокие, видные, все при нас, но все же оставалась какая-то неопределенность. Понимаете, каждым студентом мастер должен заниматься на курсе, или сам студент должен брать мастера в свои руки. Вот как Наташа Гундарева, которая училась со следующим после нас набором, брала Катина-Ярцева за грудки и играла у него все! А я — ну, дали роль — и хорошо, не дали — и ладно...