Александр Балуев: «Я не один»
Отъезд дочери в Польшу — наверное, самая тяжелая история, которая случилась в моей жизни. Но так было нужно. К счастью, наша связь с Марусей не прерывалась
Александр, в декабре вы отмечаете юбилей. Довольно редко можно встретить шестидесятилетнего «молодого специалиста», который в таком возрасте вдруг решил заняться продюсированием и режиссурой.
— А почему нет? Думаю, самое время! Более того, я отказался от популярных нынче юбилейных концертов, вместо этого решил устроить большой тур со своими спектаклями.
Освоение «смежной» профессии началось с музыкальной драмы «Территория страсти», музыку к которой написал Глеб Матвейчук. Он не нашел никого, кто захотел бы продюсировать его постановку. Вот я и взял это на себя и ни разу не пожалел: уже пять лет спектакль с аншлагами идет не только в России, но и за рубежом.
Побывали с ним в Израиле и в ближайшее время опять туда собираемся. Еще запланированы гастроли в Германии. А в декабре, как раз накануне моего дня рождения, по просьбе поклонников в пятый раз повезем «Территорию страсти» в Санкт-Петербург.
Знаете, когда занимаешься продюсированием, ты независим и можешь делать спектакль, опираясь исключительно на свой опыт и представления о прекрасном. Это приносит колоссальное удовольствие.
С Глебом мы сделали еще две постановки: комедийную «ВДВ. Всем добрый вечер» и драматический музыкальный спектакль «Признание» по пьесе Максима Фролова. И вновь сплошные аншлаги в России, Швеции, Израиле.
Сейчас работаю над новым спектаклем «Муж в рассрочку» по пьесе Михаила Задорнова «Последняя попытка». Честно говоря, я был знаком только с концертным творчеством сатирика, но никак не с литературным. К сожалению, Задорнова уже не было на свете, когда мне в руки попало это произведение — забавное, смешное и довольно актуальное. Я выступаю здесь в нескольких ипостасях — режиссера, продюсера и исполнителя одной из главных ролей. Играю вместе с Лидией Вележевой и Светланой Бельской.
Когда начинал все это, прекрасно понимал, что будет непросто. Но у меня нет амбиций стать крутым продюсером или режиссером, пытающимся открывать новые вехи в искусстве, называя их современными веяниями. Видел свою задачу так: быть связующей нитью между талантливыми артистами, свести их в одном месте и организовать зрелище, которое понравится зрителю. Вроде получилось. Сейчас подумываю о том, чтобы снять полнометражное кино. Даже сценарий готов — на тему, которая волнует. Осталось решить вопрос с финансированием. Кино — это все-таки дорогое удовольствие.
— В спектакле «Территория страсти» вы впервые запели. Не страшно было начинать?
— Когда тебе за пятьдесят, уже терять нечего, тут и запоешь, и затанцуешь. Хотя, конечно, пришлось позаниматься, взял несколько уроков у Глеба Матвейчука. Все же петь в драматическом спектакле — особая история.
Я не певец и никогда на это не претендовал, но слух у меня хороший. Это выяснилось еще в детстве: когда мальчишкой поступал в музыкальные школы, меня брали везде благодаря наличию слуха и чувства ритма.
— Дать сыну музыкальное образование — идея мамы?
— В какой-то степени. Мама-инженер очень любила оперное искусство и даже была «сырихой» — так называли поклонниц теноров Большого театра Лемешева и Козловского. Фанатки собирались у магазина «Сыр» на улице Горького (ныне Тверской), чтобы увидеть своих кумиров, которые шли в театр. Со временем магазин исчез, а слово осталось, и им продолжали называть поклонниц оперы, в числе которых была и мама.
В семьях технической интеллигенции детей было принято отдавать в музыкальные школы либо в спорт. Мою старшую сестру отвели в секцию настольного тенниса, где она делала успехи, а меня в музыкалку. Но я, как и большинство советских мальчишек, мечтал стать хоккеистом, нашими кумирами были Харламов, Михайлов, Полупанов, Викулов...
Начал с фигурного катания в раннем детстве, потом увлекся хоккеем. И неплохо играл, но не сложилось — ноги оказались слабыми и тренеры посоветовали бросить это дело. После хоккея еще некоторое время занимался горными лыжами, а потом уже возникла музыкальная школа, которую я, кстати, так и не окончил.
— Ваш отец был офицером, он придерживался строгих методов воспитания?
— К счастью, папа был не настоящим военным — в смысле домашнего уклада. Он много работал, а когда вышел в отставку и образовалось время, которое можно было посвятить воспитанию сына, тот оказался уже вполне сформировавшимся человеком. Так что я занимался самовоспитанием на улице.
Тогда в каждом дворе была своя компания. Помню бесконечные посиделки на лавочке с гитарами, летом дотемна гоняли мяч, зимой шайбу. Сейчас почти в каждом дворе — прекрасные спортивные площадки, а в нашем детстве ребята сами собирали хоккейную коробку и заливали ее зимой водой из шланга.
Как все мальчишки, я немного хулиганил — участвовал в отстаивании интересов своей территории. Например если чужой парень шел с девушкой из нашего двора, его не трогали, а вот когда возвращался один, вполне могло произойти недоразумение.
Однажды я попался на «уголовщине». На чердаке дома на «Смоленской» у нас был «штаб», где мы с друзьями разводили костер и отливали из свинца и консервных банок биты. Это такие плоские монетки для популярной игры того времени под названием «пристенок». До сих пор не понимаю, как все на чердаке не спалили, учитывая, что занимались «алхимией» на деревянных полах.
Помню, в «штаб» забрела беременная кошка и через несколько дней родила пятерых котят. Стали гадать, на какие деньги прокормить пушистое семейство. И придумали! Зашли в школьную раздевалку и стащили первое попавшееся пальто. Мы собирались его продать, чтобы купить молока котятам. Притащили улов на чердак, а дальше плана не было: как и где продавать детское пальто никто не знал.
Без последствий, конечно же, не обошлось. На следующий день всех учеников выстроили на линейке. Директор кричит, грозит карой небесной и позором на всю оставшуюся жизнь, если виновные не признаются. Воришек было трое, и естественно, мы молчали как партизаны. Но как-то нас вычислили и раскололи. Пальто пришлось вернуть, благо не успели его продать. Дома папа всыпал мне по первое число за такую «уголовщину».
— Наверняка отец хотел, чтобы вы пошли по его стопам.
— Хотел, но не настаивал на преемственности поколений. Порой, когда я скатывался совсем уж до безобразного поведения и двойки приносил, отец пугал тем, что отправит в Суворовское училище. В такие моменты мне действительно становилось страшно! Дело в том, что иногда к нам в гости приезжал родственник — мальчишка лет двенадцати, курсант Суворовского училища, и я наблюдал, как он готовится ко сну. Парень настолько аккуратно складывал форму, а потом не менее тщательно взбивал подушку, что это пугало. Он будто отдавал себе приказы: сесть, лечь, заснуть. Такого порядка и внутренней организации у меня не было, и видимо, отец это понимал, поэтому не настаивал, чтобы сын выбрал военную карьеру, за что ему очень благодарен.
Я и к оружию-то всю жизнь относился с неприязнью. Форма, фуражки, погоны не вызывали ничего, кроме отрицательных эмоций. Самая нелюбимая игра со времен пионерских лагерей — «Зарница». Делал все, чтобы в ней не участвовать. По правилам нужно было бегать по лесу и срывать у детей из другого отряда погоны. Я ненавидел это!
Война и армия — не мое, но судьба распорядилась так, что уйти от них не удалось. Более того, никогда не думал, что образ человека в погонах в моем исполнении будет столь активно эксплуатироваться в кино. Другое дело, что в военной драматургии сценарии всегда интереснее, чем в гражданской. Война — это событие. Горькое, трагическое, но событие. Здесь нет необходимости высасывать из пальца какой-то надуманный конфликт. Наверное поэтому у меня так много ролей военных, но никак не потому, что люблю носить форму и без хромовых сапог жить не могу.
Правда, в какой-то момент решил сделать паузу, отойти от образа офицера и наотрез отказывался от подобных предложений. Исключением стала «Одна война» Веры Глаголевой. По сюжету мой герой, бывший офицер, должен охранять вывезенных на остров девушек, которые побывали в оккупации, — у некоторых родились дети от немцев. Действие хотя и происходит во время войны, но ни одной батальной сцены в картине нет. Тем не менее когда Глаголева пригласила в свою картину, поначалу ответил отказом, не хотел даже в сценарий заглядывать:
— Вер, прости, но сам себе поклялся, что играть военных больше не буду!
— Сань, но герой не совсем военный. У него даже формы не будет. Прочти сценарий.
Уговорила, прочитал. История зацепила. Звоню:
— Вер, тут написано, что он бывший капитан. Тогда давай все «бывшее» вытащим. Пусть будет в ушанке, но звезду с нее снимем, оставим только отпечаток.
— Давай. Но китель и телогрейку оставим.
Вместе придумали образ, лишь отдаленно напоминающий о том, что мой герой когда-то был офицером. Да, я нарушил данное себе слово, но не пожалел. Эта «война» идеальна, потому что она вокруг, а не в основе картины.
— Когда впервые задумались о том, что хотите стать актером?
— Наверное, к концу школы. Никаких причин для этого не было, просто что-то щелкнуло в голове. Но это не единственная профессия, о которой думал. С какого-то перепуга решил стать финансистом, поскольку математика шла неплохо. Даже на подготовительные курсы, как сейчас помню, записался, но ни разу там так и не появился.