К 1987 году самая безвкусная декада XX века достигла одновременно своего зенита и своего надира. Восьмидесятые стали последним оригинальным десятилетием. Финалом неповторимой культурной истории, периодом, который мог похвастаться собственной идентичностью: своими цветами и звуками, своим дизайном, внутренней цельностью. Восьмидесятые – последняя культурная эпоха, у которой можно четко обозначить начало и ­конец. Но восьмидесятые были еще и эпохой мегаальбома. Далеко не все из легендарных пластинок-блокбастеров стали лучшими в дискографии своих создателей; главным образом они символизировали окончательное торжество корпораций в музыкальном бизнесе. Все началось с «Триллера» Майкла Джексона, вышедшего в 1982‑м; далее последовали Брюс Спрингстин, Мадонна, Dire Straits, Уитни Хьюстон, Джордж Майкл и U2. Все они были членами элитного клуба, входным билетом в который служили десятимиллионные тиражи мегаальбомов. Принс вступил в этот клуб в 1984 году, после выхода Purple Rain. Вышедший в 1987 году альбом Sign O’ the Times стал для Принса девятым. Но не очередным. Пластинка оказалась не просто карьерным пиком музыкального гения. Из культуры восьмидесятых очень трудно выветрить их цветастое «восьмидесятничество», но у Принса оно звучит сногсшибательно. ­Потому что Sign O’ the Times – это и есть ­восьмидесятые. Sign O’ the Times – двойной альбом, окончательно утвердивший Принса в его величии и одновременно давший сигнал к старту медленной деградации. После его выхода знаменитое затворничество Принса вышло на новый уровень: Просперо на своем острове, он все реже покидал стены имения в Пейсли-Парке, что в Миннеаполисе. Sign O’ the Times стал визитной карточкой музыканта в его борьбе за творческую независимость; хотя есть некоторая ирония в том, что, если бы не вмешательство Warner Bros., с которым­и артист впоследствии долго, мучительно и вхолостую воевал, альбом мог вообще не дойти до ­своего слушателя.

Из всех потерь, постигших нас в 2016 году, смерть Принса была самой горькой. Он вобрал все лучшее от Джеймса Брауна, Джими Хендрикса, Слая Стоуна, Марвина Гэя, Стиви Уандера, Джорджа Клинтона и Рика Джеймса. Однако весь этот красочный афробукет ничуть не умаляет его самобытности – Принс всегда остается собой. И совершенно точно, что без Sign O’ the Times не было бы OutKast, Фаррелла, Канье, Дрейка и Фрэнка Оушена. Принсу было 19, когда он, в 1978 году, выпустил свой первый альбом For You; уже на дебютной пластинке талант миниатюрного волшебника и его одержимость собой были вполне очевидны. Среди своих коллег по ­музыкальной тусовке в Миннеаполисе он заработал репутацию трудоголика и перфекциониста; все восьмидесятые этот молодой человек провел, безостановочно сочиняя музыку, записывая ее и выступая на сцене, а в его легендарном «загашнике» оседали сотни никуда не вошедших ­песен.

После дебютного For You вышло еще три умеренно успешных альбома, пропитанных все той же терпкой смесью одержимости сексом, андрогинного имиджа и соул-рока. В 1982-м Принс вкусил первые плоды настоящего успеха, когда несколько синглов с альбома «1999» стали хитами (что характерно, в наше время ни один из крупных лейблов не будет нянчиться с артистом и спонсировать четыре малоуспешных альбома подряд). Миннеаполи­с – преимущественно белый город, поэтому юный Принс впитал куда больше рок-музыки, чем большинство детей в афроамериканских­ семьях. Результатом живительной пропитки стали альбом и фильм Purple Rain (1984), в течение целого года остававшиеся главным явлением в мировой поп-культуре. Затем Принс заново углубился в стилистически­е эксперименты – с психоделией на альбоме Around the World in a Day (1985) и бесхитростной попсой на Parade (1986). Недовольными оказались все: лейбл и фанаты-неофиты хотели очередной Purple Rain, черная аудитория жаловалась, что музыка звучит слишком по-рокерски, приличное общество воротило нос от похотливости Принса и эротоманских двусмысленностей его песен. Желание артиста уйти от предсказуемости стало очевидным в сайд-проекте 1986 года Camille, на котором, скрывшись за андрогинным альтер эго, он сперва записал свой голос на замедленной скорости, а потом перезаписал на убыстренной, чтобы голос звучал женственно (старый трюк из арсенала Джорджа Клинтона и Стиви Уандера). Электро-r’n’b-саунд нового проекта Принса стал ­сознательным отходом от поп-звучания его прежнего аккомпанирующего бэнда The Revolution. Общая же идея была почерпнута из дневников французской гермафродитки Эркюлин Барбен, модной среди американских франкофилов – к каковым причислял себя и Принс – благодаря текстам философ­а Мише­ля Фуко. Тем не менее певец с легкостью положил «Камиллу» на полку: когда пишешь такое количество музыки, всегда можно начать работать над чем-то новым­ без страха, что не доведешь работу до конца. Для Принса никакого­ конца работы не ­существовало.