Всё про па
Вокруг Николая Цискаридзе и Большого театра последние годы кипят такие страсти, что побеседовать с легендарным артистом GQ попросил не театроведа, а сделавшего себе имя на работе в горячих точках журналиста и писателя Михаила Зыгаря.
Двадцать лет вместе и пять порознь — так можно описать отношения Большого театра и его главной звезды конца прошлого — начала этого века. Но, несмотря на официально оформленный развод, стоит Николаю появиться на Театральной площади, как в воздухе повисает напряжение. Магия Большого и сегодня имеет на Цискаридзе огромное влияние.
GQ Кто из великих танцовщиков XX века вам наиболее близок? С кем вы себя ассоциируете?
Николай Цискаридзе Я себя ни с кем не ассоциирую, но мне всегда были интересны биографии великих людей, их точки отсчета в профессии. Я человек с практическим складом ума: моя мама — физик, все мои родственники — юристы, поэтому, в отличие от большинства людей искусства, я лишен сантиментов.
Неужели вы не сравнивали себя с Нижинским, Нуреевым, Фокиным, Мясиным…
Что вы! Никогда не сравнивал, даже не интересно было. Судьба Нижинского очень трагична. Судьба Нуреева волшебна и отчасти просчитана. Когда я готовил роли, которые когда-то исполнял Рудольф Хаметович, я много читал о нем, но интересовал меня в первую очередь его подход к творчеству, а не судьба.
Я на сто процентов уверен, что вы как ректор его выгнали бы быстро.
Нет, наоборот, культивировал бы его способности. Ему нужна была поддержка, ведь свой главный прыжок к свободе Нуреев совершил не в Ле-Бурже, сбежав из СССР, а гораздо раньше, когда смог из Уфы попасть в Ленинград. Меня всегда интересовало: как ему это удалось? Ведь тогда это было просто невозможно. В итоге, уже став ректором, я нашел документ за подписью директора училища В. И. Шелкова. Благодаря ему Нуреев попал в школу, благодаря ему не уехал обратно в Уфу, благодаря ему оказался в Мариинском — тогда еще Кировском — театре. Я поэтому и говорю, что его судьба складывалась волшебно: всегда находился человек, который просто за ручку его брал и вел вперед.
Покровитель.
Я сказал бы «скрепа», которая соединяет один уровень с другим, как в игре на PlayStation. Так вот, его каждый раз переводили на новый уровень. Я с самим Нуреевым не встречался, потому что он умер в тот год, когда я только пришел в театр, но я об этом не жалею. Многих выдающихся артистов его поколения я знал лично, и часто при встрече для меня происходило крушение идеала. Иногда лучше быть на расстоянии, так интереснее, потому что стоит переступить через рампу, как рушится миф.
Вы могли бы принять такое решение, как он, — убежать?
Понимаете, он сам это решение принимал спонтанно. Я тоже совершил много спонтанных поступков и не знаю, как повел бы себя конкретно в той ситуации. Одна из моих самых больших удач в том, что я окончил хореографическое училище в 1992 году и наш выпуск был первым после развала Советского Союза. Думаю, в другое время ни я, ни Лопаткина никогда так быстро не достигли бы действительно большого успеха. Тогда все в воздухе дышало переменами, а мы и были этими переменами, тем поколением, которое пришло на смену. Запад хотел новых имен, и мы, такие странные и неординарные, попали в эту струю и тут же громко о себе заявили. Что было бы с нами, родись мы чуть раньше и начни карьеру в советский период? Я думаю, было бы очень тяжело и вряд ли я дошел бы до своего нынешнего положения так быстро, даже имея способности, каких не было ни у кого другого.
Давайте поговорим немного о вашем отношении к Советскому Союзу и советскому балету.
Это для меня разные вещи, потому что мой Советский Союз — это главным образом Тбилиси. Если вы там не бывали в советские годы, вы не видали советский рай.
То есть для вас СССР был раем?
Советский Союз делится для меня на две части, и первая, совершенно райская, — это Тбилиси. Я вырос в аристократической части города, и в детстве у меня было абсолютно все. Например, тогда ни у кого не было нянь, а я рос с няней. Помню, когда приехал в Москву, мои одноклассники говорили: «Ну конечно, Пушкин, тоже мне, Арина Родионовна у него была!» Но ведь была! Другой Советский Союз я увидел как раз тогда, в 13 лет, начав учиться в Москве. Мое взросление, юность — это перестройка, гласность, дефицит и прочие «прелести» развала страны. Когда я оказался в Московском хореографическом училище, происходило крушение всего. Мне постоянно кто-нибудь говорил, что я грузин — мол, понаехали тут, — и меня это очень удивляло, ведь я приехал в Москву из многонационального, многоконфессионального города, где не сталкивался ни с чем подобным. Я жил немного в другой реальности. И вот однажды иду по коридору училища и вижу, что один мальчик забился в угол, а три других его бьют ногами и кричат: «Жид пархатый, говном напхатый». Я и слов-то таких не знал и, как пионер, бросился на помощь: «Ребята, нехорошо себя так вести!» На что один из нападавших ответил: «Почему? Евреев же надо бить?!» Когда я пришел домой, у меня был единственный вопрос к маме: «А что, евреем быть плохо?» Мама сразу побелела, а потом долго и подробно объясняла мне, что это было и почему я никогда не должен себя так вести и думать. Кстати, с тем мальчиком мы до сих пор дружим. Это Виталий Виленский (продюсер. — Прим. GQ). Так что да, в моей жизни был хороший Советский Союз, но только до переезда в Москву.
Жизнь в столице настолько отличалась?
Оказалось, что жизнь очень сложная, розовые очки спали, и все вокруг стало восприниматься по-другому.
Советский балет — это гордость?
Это не просто гордость, это достояние государства! До этого уровня никому никогда не подняться. Если бы не эта система, не эта школа, ничего бы не было. По сей день классического балета не существовало бы.