«Фанатизм стал нашей страстью»: почему немцы поверили в нацистскую пропаганду
В 1963 году Мелита Машманн написала мемуары, в которых попыталась осмыслить свое превращение из хорошо образованной представительницы среднего класса в нацистскую пропагандистку и функционера Союза немецких девушек. С разрешения издательства «КоЛибри» Forbes Woman публикует отрывок из ее книги «Итог. Мой путь в гитлерюгенде» — о том, как она работала в партийной газете и как узнала о нападении Германии на Россию.
«Итог. Мой путь
в гитлерюгенде»
Практически все мои коллеги считали, что женщина в редакции может быть только секретаршей. В Германии внутри партии в то время господствовала «мужская государственная тенденция». Большинство мужчин на руководящих постах придерживались убеждения, что деятельность женщин должна быть сведена к заботе о семье и некоторым социальным вопросам, и в связи с этим считалось необходимым ограничить для них возможность получения образования.
В противовес этому, на мой взгляд, отсталому мнению я с самого начала полагала, что в большинстве случаев мужчины его придерживаются, боясь конкуренции со стороны женщин. Я и многие мои подруги были единодушны в том, что ни при каких обстоятельствах не подчинимся этой тенденции. Кроме того, во время войны «курсовая стоимость» женщин, занимающихся не только семьей, постоянно росла. Конечно, мы предвидели, что нас будут привлекать на разные должности вместо призванных в армию мужчин и что после войны нас снова отстранят от дел как ненужных конкурентов.
Тогда считалось хорошим тоном ругать и поднимать на смех женские движения, особенно феминистские. У меня не было времени для основательного изучения этих вопросов, я чувствовала стойкое отвращение к женщинам с агитаторскими замашками, произносившим пламенные политические речи. Но я была полна решимости сражаться за равноправие женщин, как только борьба за существование нашего народа перестанет быть основной задачей.
Вернемся к моему повествованию. Мои новые коллеги были, как говорится, своего рода «воинствующими борцами за права мужчин», и «дружелюбный» прием, который они мне оказали, соответствовал их взглядам. Несколько месяцев спустя один из них признался мне, что во время последнего редакционного совещания «без женщин» они договорились как можно скорее выжить меня. Мне кажется, что они даже назначили шуточный приз тому, кто сможет выкурить меня каким-нибудь приличным образом. К грубым методам они прибегнуть не могли, поскольку я была принята в редакцию по рекомендации партийного руководства.
Мое присутствие «воодушевляло» коллег, на то имелись свои основания: у большинства этих парней в «старой империи» оставалась семья, а здесь они наслаждались безмятежной холостяцкой жизнью. Поскольку у меня не было ни времени, ни желания интересоваться их амурными делами, я была для них чем-то вроде неудобного аутсайдера.
Позже мы на удивление быстро нашли общий язык. На то было две причины: мои коллеги вскоре увидели во мне полноценную рабочую силу (в отличие от остальных волонтеров, которые только начинали работать) и совсем успокоились, когда поняли, что я не собираюсь читать им мораль.
Большинство из них любили напиваться, некоторые находились в связи со своей секретаршей (что не мешало им отправлять семье в Германию полные нежности письма); я приняла это к сведению без негодования. Тогда я придерживалась своего рода двойной морали и говорила сама себе, что любое педагогическое усилие по отношению к этим людям будет потрачено впустую.
Только отрешенный от реального мира человек мог предполагать, что вот такой обычный мужчина будет жить аскетом и хранить супружескую верность. И пусть мои коллеги творили невесть что, меня интересовала только наша совместная работа. Совершенно другого поведения ждала я от своих товарищей. Я считала, что молодежный лидер обязан служить примером и никак не должен — прежде всего во время войны — прибегать к злоупотреблению алкоголем.