Почему мы бедны
Пойдя на активное импортозамещение, Россия может увеличить темпы роста ВВП до регулярных 5–6% годовых. Но для этого надо: а) решиться и б) увеличить норму накопления до 30% ВВП
Почти 5%. Таким будет рост ВВП России по итогам 2021 года. Безусловно, это прекрасный результат. Он слега омрачен высокой инфляцией (в районе 8%), но зато мы впервые столкнулись с настоящим дефицитом рабочей силы. А это значит, что рост этот имеет серьезные причины. Многие связывают такой успех лишь с эффектом отскока от низкой базы 2020 года. Однако, скорее, мы переживаем рост, связанный с серьезными структурными изменениями, который, согласно разным теориям, означает старт нового экономического цикла продолжительностью семь–десять лет.
Природа структурного цикла ясна в некоторых своих частях. Это стремительное изменение системы торговли за счет онлайна, которое ведет к инвестиционно емкой перестройке всей транспортно-логистической структуры страны. Одновременно в той же области логистики для России открылись перспективы, связанные с кризисом в мировой логистике. Особенно явно мы почувствовали новый спрос в прошлом году на Дальнем Востоке.
Существенные изменения в структуре мировой экономики ближайшего будущего сулят нам стратегические решения Китая — как связанные с переносом акцентов на насыщение внутреннего рынка, так и с переходом к более чистой экономике. И то и другое для нас плюс. Первое открывает перспективы для многочисленных российских проектов, которые имеют шанс заместить китайское предложение, второе обеспечивает высокий спрос на наш газ, а значит, отличные экспортные доходы России.
Существует и более общий сдвиг в мировой экономике — в сторону локализации производства. Он начался не сейчас, а после кризиса 2008 года, однако именно сейчас пандемия, сырьевое ралли и огромная мировая инфляция в полный рост ставят вопрос, не пора ли строить свои экономические стратегии, ориентируясь на максимально возможное импортозамещение. Поскольку только в случае контроля за максимально возможной длиной производственной цепочки мы можем внедрять новые технологии, контролировать себестоимость и в конечном счете собственную эффективность.
Увеличение доли локального производства точно станет трендом ближайших лет для многих стран. Нам бы не проспать этот переход, тем более что огромный спрос на энергетические ресурсы опять будет дуть в наши паруса.
Некоторые теоретические постулаты, которые надо принять, чтобы прочесть все нижеследующее
Вся наша экономическая деятельность может быть признана созданием добавленной стоимости. То есть мы взяли что-то — сырье, предмет — поработали и создали новую стоимость. Неважно, что это: перевезли товар как курьер, или добыли тонну нефти, или написали программу и интегрировали ее в систему, которая смогла сделать что-то новое. Эта стоимость делится достаточно произвольно на две составляющие: заработную плату и прибыль. Зарплата уходит работнику, а прибыль — тому, кто владеет объектом.
Из этого понятия добавленной стоимости следуют три важных принципа успеха экономических систем.
Первый совсем древний. Высказан Рикардо: «Чем больше людей живет в стране, тем она богаче». Имеется в виду, что люди работают.
Второй более свежий. Чем больше итераций при производстве конечного продукта вы осуществили внутри страны, тем больше вы производите добавленной стоимости и тем богаче оказываетесь.
Третий принцип совсем свежий, на нем держится вся система ВТО: если вы постоянно продаете товар с маленьким количеством переделов, а покупаете товары с большим количеством переделов, то даже если вам периодически везет и вы продаете свой товар с большой добавленной стоимостью, в пределе, за счет бедности самой вашей экономической системы, вы беднеете, а ваш партнер богатеет.
На этом тезисе строится правило «проклятия нефтяных/сырьевых держав», которые якобы не могут найти в себе силы инвестировать в усложнение своей экономической системы, так как денег, заработанных за счет всем необходимого сырьевого ресурса, им надолго хватает. Как нам кажется, это происходит за счет того, что при коротком производственном цикле нельзя естественным образом создать нормальное распределение добавленной стоимости между трудом и капиталом. Людей задействовано немного, и доля капитала очень велика. Государству приходится искусственно забирать избыток капитала и переводить его в конечное потребление слишком долгим путем, с большими потерями эффективности. Примеры таких сложностей в развитии и поддержании равенства есть во всех странах, которые делают ставку на продажу энергетических ресурсов: Норвегия, Казахстан, Арабские Эмираты и, конечно, Россия.
Принципиальную слабость сырьевой стратегии подтверждает четвертый принцип, доказанный Майклом Портером в работе «Международная конкуренция»: все страны начинают свой экономический рост с использования природных преимуществ, но долгосрочного успеха достигают лишь те, которые находят в себе силы перейти от этой «природной» стадии в стадию инвестиционного роста, когда создается сложная экономика с большой долей индустрии, опирающейся на квалификации, качество технологий, оборудования и т. д. Как замечает Портер, большинство стран в мире остаются на первой стадии. (хотя замечал он это очень давно).
Портер также считал, что самый надежный способ создать серьезную индустрию — работать сначала для своего родного внутреннего клиента. Масштаб и глубина сотрудничества с внутренним клиентом создают эффективность, в разы превышающую эффективность контактов с заказчиками на внешних рынках. Плюс правительство может оказать серьезную поддержку этому сотрудничеству национальных компаний, ограждая их от внешней конкуренции, или создавая льготные налоговые режимы, или осуществляя государственные инвестиции в сопутствующие производства.
Подытожим: сложная экономическая система с большим количеством технологических переделов с большим внутренним потреблением создает намного больше добавленной стоимости, чем простая система, пусть и основанная на производстве и продаже редких и дорогих в мире ресурсов.
Эта система всегда плод периода обильных инвестиций, которые осуществляются в условиях солидарного представления об экономической стратегии у государства, бизнеса и профессионалов. За это солидарное представление мы и выступаем.
Основные показатели структуры ВВП в разных странах в 2019 г.
Много потреблять и много инвестировать лучше, чем много экспортировать
Цель нашего интеллектуального упражнения с цифрами — показать, что бедность в России есть следствие: 1) недооценки роли внутреннего потребления; 2) недостаточного акцента в экономической стратегии на импортозамещение и 3) слишком маленького объема инвестиций в основной капитал. Все это тем обиднее, что мировая экономическая конъюнктура играет подолгу и с размахом в пользу России. При жизни всего одного поколения мы видим уже третье мощное сырьевое ралли (1970-е, 2000-е и сейчас), которое, увы, пока приводит лишь к накоплению нами валютной ликвидности, но не к экономической модернизации.
Для описания нашего экономического положения на фоне других стран мы выбрали группу показателей структуры использования валового национального продукта (ВНП): потребления домохозяйств, инвестиций в основной капитал, экспорта и импорта. Эта группа показателей показывает, на что в данный момент нацелена стратегия экономического развития каждой страны: участие в мировой экономике, внутреннее потребление или модернизация. Соотношение этих показателей всегда неслучайно.
Проанализировав страны мира по этой группе показателей, мы увидели две интересные вещи.
Во-первых, страны очень грубо можно поделить на три группы. Первая — бедные страны или страны, находящиеся на старте экономического развития. У них очень большая доля потребления домашних хозяйств в ВВП, а инвестиции в основной капитал очень малы. Зачастую у этих стран отрицательное сальдо торгового баланса, притом что отношение экспорта к ВВП и импорта к ВВП бывает довольно значительным. Характерный пример такой страны — Египет. Сейчас доля потребления домохозяйств в ВВП там составляет 87% (столько же во многих африканских странах). Норма накопления — 15% ВВП, а импорт превосходит экспорт почти в два раза. Впрочем, понятно, что группа бедных стран не может служить для нас ориентиром.
Вторая группа — назовем их самодостаточными странами, хотя, скорее, это страны самодостаточные в отношении товаров с высокой добавленной стоимостью, индустриальных товаров (от сырья они зависят сильно). Их самый характерный признак — низкая доля экспорта и импорта в ВВП. Когда вы узнаете, что это за страны, вы сильно удивитесь.
Прежде всего США. Очень высокая для западной страны доля домашнего потребления — 68%. Причем она всегда была высокой. Низкая норма накопления — 20%. И очень низкий уровень экспорта и импорта — 12 и 15% соответственно. То есть американцы не очень-то зависят от мировой торговли и предпочитают сами удовлетворять спрос своего 330-миллионного населения. Нельзя исключить, что растущая норма потребления при падающей норме накопления — бомба замедленного действия, но пока они богаты и могут себе позволить.
Вторая тоже богатая самодостаточная страна — Япония. Доля домашних хозяйств — 58%. Норма накопления — 24% (в 1970-е, в период роста, было 30–35%). Экспорт — 18%, импорт — 17%. Не много для страны, стратегией которой были сильные позиции на мировом рынке высокотехнологичных потребительских товаров. Можно сказать, их вытеснили с рынка другие азиатские «тигры» и Китай. Да и вообще Япония давно уже не растет. Но кто был в Японии, знает, что уровень товаров, которые японцы делают для себя, фантастический! Скорее урок в том, что, сделав в конце 1950-х ставку на развитие высокотехнологичного экспорта, Япония создала сложную многоэлементную экономику, которая одновременно и дает приличный заработок японцам (их доля в добавленной стоимости), и снабжает их всем необходимым.
И наконец, третья самодостаточная страна — Китай. Доля потребления домашних хозяйств — 40%. Норма накопления — 42%. При этом экспорт — 20% (в начале 1970-х было 5%). Импорт — 18%. Тоже неожиданно для страны, сделавшей ставку на то, чтобы завалить весь мир своей продукцией. Но по динамике китайских показателей видно: решение о переориентации на внутренний рынок принято десять лет назад. Китайская товарная экспансия закончена. Переход на новую структуру экономики поддерживается огромной нормой накопления. Но сможет ли огромный по массе Китай повторить японский кейс в части насыщения своего внутреннего рынка? С одной стороны, слишком много людей, поэтому может не хватить капитала, с другой — тоже создана сложная многоступенчатая экономика, производящая много добавленной стоимости.
В целом примеры самодостаточных стран показывают нам, что стремиться к высоким нормам экспорта необязательно и даже вредно. Надо холить и лелеять свое внутреннее потребление, не жалея инвестиций на это.
Третья группа стран — Европа и похожие на нее. Общий профиль — низкая норма накопления — 20% и ниже. Очень высокая вовлеченность в международную торговлю — экспорт и импорт по отношению к ВВП составляет 30–50%. Доля домохозяйств в потреблении — 50–65%.
Конечно, в отношении европейских стран большие показатели международной торговли можно списать на наличие единого европейского пространства. Европа торгует сама с собой, распределяя спрос и предложение в зависимости от компетенций стран. Однако полезно ли это для отдельных стран и для всей Европы? Не очевидно. Очевидно другое: если перестройка Китая (от ставки на экспорт на ставку на внутренний рынок) сопровождается инвестициями, то Европа не модернизируется, выдавливая дополнительную эффективность из как бы более рационального распределения труда в Евросоюзе. Но это, в отличие от инвестиций, как видят все, не дает ей экономического роста и подтачивает уровень жизни европейцев. В Польше, Португалии, Италии и даже Германии норма накопления капитала составляет 19, 18, 15, 20% соответственно. В то время как в период развития, в последней четверти XX века, та же Германия имела норму накопления 30%, а долю экспорта всего 20% вместо 47% сейчас.
Пять лет бизнес жил при положительной реальной ставке, пока в 2021 году она не перешла в отрицательную зону
Локальная, глобальная и опять локальная
Отметим еще одну важную вещь, которую можно обнаружить, разбирая цифры. Весь наблюдаемый период с 1970-х по настоящее время можно разделить на три этапа. 1970–1990-е годы — этап окончания локального послевоенного развития. Характерные признаки — высокая норма накопления, большая доля внутреннего потребления, маленькая международная торговля. 1990–2010-е — период глобализации. Огромный рост международной торговли и сворачивание инвестиций в развитом мире. Начиная с 2010 года — очередная перестройка мировой экономики, разворот к локализации, зачинщиком которого незаметно стал Китай, а пандемия лишь усугубила этот процесс.
То есть большое вовлечение в международную торговлю — это не догма. Вернее, это догма лишь для ограниченного периода, на который, правда, и пришлось становление российской рыночной экономики. Но сейчас успешная локальность может оказаться важнее. И, что совершенно ясно, в период перестройки мировой экономики сидеть с низкой нормой накопления капитала нельзя.
Россия — отличник глобализации
Россия в интерпретации этих данных по распределению валового национального продукта — это типичная вялая европейская страна. В этом, экономическом, контексте, отвечая на вопрос, Россия — это Европа или Азия, мы выбрали Европу.
Доля потребления домашних хозяйств составляет у нас 52%. Или, по итогам 2021 года, около 65 трлн рублей. (Итоги по ВВП еще не подведены, мы оперируем оценками по итогам третьего квартала.) Норма накопления основного капитала (здания, оборудование и т. д.) откровенно маленькая — 22%. Зато экспорт и импорт солидные — 26 и 21% по отношению к ВВП соответственно. Конечно, это не сравнить с суперинтегрированной Европой, но существенно больше, чем в США, Японии и даже заметно больше, чем в Китае.
Большая ставка на интеграцию в мировую экономику для России — наследие того факта, что период становления рыночной экономики и мировоззрения элит в России пришелся на время мировой глобализации. Мы стали лучшими учениками Вашингтонского консенсуса. Для нас неоспоримым фактом было то, что твердая валюта — главная ценность, а ее источником может быть только большой экспорт.
Когда пришло понимание, что сырьевым экспортом жить опасно, встала задача номер два: увеличить долю несырьевого экспорта. Сегодня такая задача включена в национальные приоритеты. При этом это приоритет из приоритетов. Заданные ориентиры роста несырьевого неэнергетического экспорта определены как плюс 6% в год. А вот рост реальных располагаемых доходов населения (читай: потребления домашних хозяйств) — всего плюс 2,5% в год. То есть очевидно, что и сегодня внешний рынок рассматривается как более целевой, более перспективный, чем внутренний. Не ошибка ли это? Тем более что реальные объемы того и другого несопоставимы. Как уже было сказано, совокупное потребление домашних хозяйств составляет 65 трлн рублей в год, тогда как действительно высокопередельный несырьевой экспорт — всего 46 млрд долларов, или 3,5 трлн рублей. Его рост на 6% — это всего 210 млрд новой стоимости, 0,1% будущего ВВП. Может ли такая «масштабная» цель определить развитие большой страны?
Сама национальная экономика России такому сценарию напряженной интеграции в мировую экономику активно сопротивляется. После кризиса 1998 года доля потребления домохозяйств стала расти — с 45% в 2000 году до 52% сейчас. Доля импорта снизилась с 26% в 2000 году до 21%. Еще более серьезно снизилось отношение экспорта к ВВП — с 42 до 26%. То есть очевидно, что сама экономическая система вытягивала ресурсы в свое внутреннее развитие, как бы требуя привести в соответствие масштаб страны и масштаб экономики. Однако эта линия, не имея стратегической поддержки в виде инвестиций и политики, была вялой, а противоречие между внутренней потребностью экономики и заданным идеологией приоритетом мировой интеграции не позволяли сложиться вообще хоть какой-нибудь стратегии.
Это явно проявилось в динамике нормы накопления. С минимума в 16% в 1999 году она поднялась до 24% к 2007 году, а все следующее десятилетие колебалась около 20%. Ни о каких модернизационных 30–35% нормы накопления мы никогда и мечтать не могли. Не очень можем и сейчас. Как цель национального развития сам параметр нормы накопления вычеркнут из списка целей и заменен темпами роста инвестиций в основной капитал. Если ориентироваться на эти темпы роста, а также на заложенные темпы роста ВВП, то аж к 2030 году, за еще одно десятилетие, мы должны прийти к норме накопления в 27%.
Можем ли мы ждать еще десять лет начала широкомасштабной модернизации и так и не дождаться? Не являются ли платой за такое осторожное инвестирование темпы роста реальных доходов на 2,5% в год в течение всего следующего десятилетии? И это при среднедушевом доходе 35 тыс. рублей сейчас. То есть через десять лет такой вот планово-вялой модернизации с беспилотниками и цифровизацией российские граждане будут иметь доход 600 у. е. в твердой валюте в 2030 году. Не кажется ли авторам этого плана, что такая перспектива мало кому понравится?
Доля накопления основного капитала в ВВП
А что если поставить на импортозамещение?
Пять лет назад мы проводили исследование для Самарской области, в рамках которого надо было узнать, что импортируют область и еще четыре области, окружающие ее. Естественно, оказалось, что импорт объемен и разнообразен. Импортировали абразивные материалы и оборудование, полимерные изделия, зеркальные поверхности, лакокраски, стекло, корма, сельскохозяйственную технику и запчасти к ней.
И, естественно, эти области не исключение. При бедности нашей индустрии мы импортируем в значительных объемах практически все, что необходимо для производства той конечной продукции, которую мы умудряемся тем не менее производить у себя. Мы завозим, например, металлическую сетку для теплиц, абсолютно все современные лаки и краски, необходимые для изготовления спортивных изделий, почти все корма (хотя делаем и сами), удобрения, станки, металлическую проволоку, etc. Нет отрасли ни в промышленности, ни в сельском хозяйстве, ни в строительстве, которая серьезно не зависела бы от импортных поставок. Об этот дефицит материалов и комплектующих для автомобилестроения разбилось «калужское чудо». Оказалось, что собрать автомобильный кластер очень сложно, а без него автомобили получаются слишком дорогими для россиян.
При этом мы много раз были в особых экономических зонах, которые создала практическая каждая область России за два предыдущих десятилетия, и ни в одной из них руководители не были озабочены системным импортозамещением. Хотя, казалось бы, вот подтвержденный спрос, не очень сложные технологии, так давайте создадим свои рабочие места и свою добавленную стоимость. Не лучше ли это, чем выпрашивать деньги у федерального центра? Но такая стратегия явно ниоткуда не спускается.
Наше стратегическое импортозамещение чаще всего связано с задачами национальной безопасности. Мы энергично заместили «ножки Буша», чтобы не сдохнуть с голоду, если поругаемся с американцами. Потом так же энергично взялись за композиты, когда стало понятно, что не на чем будет летать. И это очень хорошо. Импортозамещение в высокотехнологичных отраслях развивает в глубину нашу индустрию. Но с достаточным ли макроэкономическим эффектом?
Все, что касается «простого» импортозамещения, не попадает в поле зрения наших экономических стратегов. Частое объяснение — слишком маленький рынок, не сможем конкурировать. Но каждый среднего размера проект в области, например, малотоннажной химии, который попадается нам как журналистам на глаза, оказывается очень успешным, довольно быстро преодолевая границы России и выходя за границу, в тот же Китай.
Или вот проект национального автомобиля. Автомобиля, который сможет купить каждая российская семья. О нем нам в интервью рассказал глава департамента конверсионной деятельности корпорации «Ростех» Максим Нагайцев (см. «500 000 оригинальных машин вместо автохлама», № 31 за 2021 год). Сделать его без развития рынка комплектующих невозможно. Будет такая задача — будет много новых подотраслей, новых заводов и заводиков, новых КБ. Но нет, государству пока такой проект неинтересен.
Как нам кажется, проблема здесь в недооценке того факта, что, не организуя много рабочих мест для создания новой добавленной стоимости, нельзя стать обеспеченной страной. Просто нет такого варианта. Именно поэтому страны, которые вынужденно начали свое развитие с относительно высокотехнологичного экспорта, в результате построили довольно мощные экономики, с большим ВВП и относительно богатым населением. А страны, которые, поддавшись соблазну не производить, а покупать, сознательно снизили долю локального производства, в результате стали испытывать огромные проблемы просто с поддержанием благосостояния своих граждан.
При этом, как мы уже сказали, сама экономика России, никем и ничем, по сути, не управляемая, все время стремится увеличить в себе долю сложных производств. Мы посмотрели на динамику трех показателей: совокупной добавленной стоимости в стране, добавленной стоимости в индустрии обрабатывающей промышленности и добавленной стоимости в сырьевых секторах в два периода: с 1999 по 2008 год и с 2009-го по 2019-й. Так вот, темпы роста всей добавленной стоимости в первый период составляли 5,7% годовых, во второй — 2,9%. Темпы сырьевой индустрии — 5 и 2,1% соответственно. Темпы индустрии — 6,1 и 3,5%. Индустрия растет быстрее сырьевого сектора, и в результате ее доля за двадцать лет в России все-таки выросла, хотя и очень незначительно. А могла бы, если бы ей добавили инвестиций.
Исходя из того что мы имеем в странах мира, видно, что было бы абсурдным ставить себе задачу вовсе избавиться от импорта или сократить его отношение к ВВП до 5–10%, как это было во многих странах в 70-х годах прошлого века. Нормальной целью можно считать сокращение импорта до 15% ВВП, то есть на 6% от сегодняшнего уровня. В сегодняшних параметрах это 7–8 трлн новой добавленной стоимости, которую надо научиться ежегодно создавать в России. А с точки зрения роста ВВП это плюс 15–16 трлн ежегодно, так как мы не только создадим, но и не будем закупать на стороне. То есть это плюс 12% к сегодняшнему ВВП. Если мы постараемся сделать это за пять лет, такая политика импортозамещения принесет нам «лишние» 2,5% ежегодного прироста ВВП. Это не так уж мало, если учесть, что в планах правительства до 2030 года стоит скромный ориентир — рост ВВП не ниже 3%. И это при том, что в первое десятилетие этого века мы сами показали темпы роста на 4–7% в год, а сейчас внешняя конъюнктура ничем не хуже.
Но можно ли заместить такой объем импорта? Хватил ли у нас людей и капитала? Если исходить из средней сегодня производительности труда в России, то замещение 7–8 трлн рублей добавленной стоимости в год потребует создания 2 млн рабочих мест. Если мы говорим о создании более эффективных рабочих мест, то 1 млн. Не так уж и мало, учитывая, что всего в промышленности работает 10–12 млн человек. То есть при наших численности населения, доле занятых в бюджетном секторе и производительности труда мы уже упираемся в «правило Рикардо»: та страна богаче, где живет и трудится больше людей. Но пока мы только упираемся, задача еще решаемая. Кроме того, это же замкнутый круг: чем богаче страна, чем лучше перспектива, тем больше в стране людей.
А сколько будет стоить создание такого количества рабочих мест? Есть оценки, что одно качественное рабочее место стоит примерно 8 млн рублей инвестиций. То есть нам потребуется от 8 до 16 трлн. Возьмем среднюю величину, разделим ее на пять лет и получим, что необходимый прирост к имеющемуся сейчас уровню накопления капитала составит гигантские 10% в год. То есть, чтобы энергично заместить значимую долю импорта, нам нужна норма накопления в размере как минимум 30%. Безусловно, судя по этим расчетам, пять лет слишком маленький срок, чтобы решить такую задачу, но, с другой стороны, от «ножек Буша» мы избавились за пять лет и задачу с композитами для крыльев самолетов (при наличии технологической базы, которая поддерживалась энтузиастами в течение предыдущего десятилетия) тоже решили за три года, а не за полвека.
И здесь возникает вопрос: а способен ли на такую норму накопления капитала наш финансовый рынок?
Деньги есть — нет интереса
По данным Росстата, объем инвестиций в основной капитал за девять месяцев 2021 года составил 10,4 трлн рублей, на 8,5% больше, чем за аналогичный период предыдущего года. Рост — это неплохо, но доля инвестиций в основной капитал в ВВП в 2020 году — всего 21,8% (итоговых цифр по 2021 году еще нет). Собственно, уже десять лет доля инвестиций в основной капитал у нас держится на уровне 20–21%.
Можем ли мы достичь доли инвестиций в 30% ВПП? Деньги у населения и государства есть: отношение валового сбережения к ВВП составило примерно 27% и в 2019, и в 2020 годах. Динамику объемов ФНБ и совокупного государственного долга РФ можно посмотреть на графике 2. Отдельно отметим, что госдолг в 17,65% ВВП по мировым меркам очень низкий показатель. Бюджет второй год подряд получает сверхдоходы и направляет их в ФНБ, за 11 месяцев 2021 года профицит бюджета достиг 3,7 трлн рублей.
При этом госдолг остается незначительным, да еще и накопления в ФНБ почти полностью покрывают его (график 2)
Чтобы лучше понять ситуацию, посмотрим на источники финансирования инвестиций в основной капитал в 2021 году: 59% приходится на собственные средства, 15% на бюджет и только 10% на банковские кредиты, из них больше половины сроком более трех лет. Традиционно длинные инвестиции обеспечиваются облигациями, но наш облигационный рынок несколько лет практически не растет относительно ВВП (см. график 3). В 2021 году он и вовсе начал сжиматься на фоне резкого роста ставок: размещения корпоративных облигаций в 2021 году без учета краткосрочных облигаций ВЭБа и ВТБ к концу декабря составили 2,9 трлн рублей против 3,8 трлн в 2020 году.
Последние восемь лет объем заимствований стагнирует, а облигации так и не заняли заметное место (график 3)
До недавнего времени можно было с чистой совестью обвинять Банк России в том, что он держит реальную ключевую ставку (ставка с поправкой на инфляцию) на слишком высоком уровне, на пике в сентябре 2017 года она доходила до 5,8%. Правда начиная с ноября 2020 года реальная ключевая ставка ушла в отрицательный диапазон, но ситуация с инвестиционной активностью измениться не успела.
Научный руководитель Института экономики РАН, член-корреспондент РАН Руслан Гринберг считает, что у нас сложилась такая структура экономики, что больше денег, чем вкладывается в настоящее время, не нужно: «У крупных предприятий из добывающих отраслей нет особого интереса. Они инвестируют на комфортном для себя уровне и увеличивать его не собираются».
«Для борьбы с оттоком за рубеж прибыли корпораций государство немало сделало в последние годы в части налогового администрирования и создания внутренних офшоров. Однако частному бизнесу по-прежнему не хватает стабильности налоговых и регулятивных условий ведения бизнеса, да и просто привлекательных проектов с длинным горизонтом планирования», — полагает директор института «Центр развития» НИУ ВШЭ Наталья Акиндинова.
По значительному перечню продукций с высокой добавленной стоимостью сохраняется значительная зависимость от импортных поставок
Иначе, чем Китай
Есть ли у государства какие-либо инструменты для стимулирования инвестиционной активности? Как говорит Руслан Гринберг, чтобы малый и средний бизнес активно инвестировал, ему нужна уверенность, что он сможет сбыть произведенные товары, а, по его мнению, мало кто верит, что способен «перебить» импорт. «Несмотря на все разговоры про импортозамещение, импорт занимает чрезмерно большое место в российской экономике, — продолжает Руслан Гринберг. — Средний частный бизнес дезориентирован, деморализован: иностранные товары почти полностью покрывают потребности людей, у которых есть деньги. У меня такое ощущение, что для того, чтобы произошел реальный инвестиционный прорыв, нужно чуть ли не закрывать наши рынки, а это сопряжено с очень большими рисками».
Директор Института народнохозяйственного прогнозирования РАН Александр Широв считает, что резкое наращивание инвестиций при финансовых ограничениях легко может войти в противоречие с задачей повышения уровня жизни. «По нашим расчетам, при среднегодовых темпах роста ВВП в три процента максимальная норма накопления, при которой возможна положительная динамика спроса населения, составляет 25–26 процентов, — говорит он. — Имеет место размен потребления на накопление, что и происходит в рамках формирования государственного бюджета, да и деятельности корпораций».
Для периодов быстрого экономического развития Японии, Кореи, других стран Юго-Восточной Азии была характерна норма накопления, превышающая 30%, но это достигалось, во-первых, в условиях достаточно низких стартовых доходов населения и, во-вторых, при высоких темпах роста, говорит Александр Широв, то есть жесткой проблемы размена потребления на накопление не возникало. Наталья Акиндинова добавляет, что Китай мягкой денежной политикой стимулировал инвестиции в производства, которые имели большой запас конкурентоспособности по цене: «Если проектов развития конкурентоспособных производств, обеспеченных спросом на их продукцию, не хватает, финансовые меры стимулирования инвестиций могут не иметь положительного эффекта».
Тем не менее многое сделать можно.
Рискнем предположить, что существенное увеличение инвестиций обязательно должно базироваться на кардинально более низких ставках. И на уровне правительства есть понимание этого: иначе как объяснить, что крупнейшие компании кредитуются под гораздо более низкие ставки, чем все прочие, что любая отрасль, которую надо поддержать, начинает получать субсидии на кредиты? Значит, власти понимают, что для агрессивного роста нужны более дешевые деньги.
Уже несколько лет перед глазами пример Фонда развития промышленности: на днях он выдал юбилейный — тысячный — льготный заем в размере двух миллиардов рублей по программе «Приоритетные проекты» (ставка от 1 до 3%). Его получил автомобильный завод «Урал» на импортозамещающее производство ведущих мостов и передних осей для грузовых автомобилей «Урал» (сейчас мосты закупаются в Китае). Общий бюджет проекта составляет 2,9 млрд рублей, то есть если предположить, что оставшиеся 900 млрд завод занял по рыночной ставке (около 9% годовых по кредитам свыше одного года, по данным ЦБ на декабрь 2021-го), то в целом привлеченное финансирование обошлось заводу в 3,5% (при условии, что деньги от ФРП были получены под 1%).
Второй важный фактор — четкий план импортозамещения по критически важным товарным группам. Для начала можно взять самые подорожавшие в 2021 году товары и посмотреть, какой импортный компонент на них влияет.
«С моей точки зрения, для реального стимулирования инвестиций нам нужно выбрать максимум шесть-восемь приоритетов и реализовывать их через механизмы ГЧП, — рассуждает Руслан Гринберг. — Причем меры поддержки приоритетных направлений должны применяться очень активно и под строгим контролем. Деньги должны выделяться под результат, а не под процесс».
Наконец, со стороны облигационного рынка и рынка долевого финансирования нужны любые решения, расширяющие эти рынки кратно — от развития «российского ESG», которое позволяет подводить под эту категорию практически любые модернизационные проекты даже в традиционных отраслях, до развития облигаций без рейтинга и удешевления и упрощения требований к листингу. С облигационным рынком в 7% ВВП трудно говорить о значимом росте инвестиций — в том же Китае рынок облигаций в настоящее время превышает 100% ВВП.
Что касается банков, то очевидно, что концентрация денег в нескольких крупных госбанках не помогла добиться серьезного роста кредитования бизнеса — госбанки предпочитали выдавать потребкредиты и ипотеку. Это, конечно, подстегнуло рынок недвижимости и стройматериалов, но не помогло усложнить нашу экономику.
В подготовке материала принимал участие Александр Ивантер
Хочешь стать одним из более 100 000 пользователей, кто регулярно использует kiozk для получения новых знаний?
Не упусти главного с нашим telegram-каналом: https://kiozk.ru/s/voyrl