Кому нужен карельский язык
Культурное и языковое разнообразие России — наше цивилизационное преимущество, реальная и живая альтернатива сценарию глобальной унификации человечества. Но при этом языки множества малых народов, живущих в России, находятся под угрозой исчезновения. Языковые активисты и социолингвисты ищут пути их спасения
К культурному разнообразию внутри одной страны исторически относились как к источнику конфликтов и угрозе целостности. Национальное государство, которое стало в ХХ веке восприниматься как западный прогрессивный образец, требует определенной гомогенности населения. Практически все национальные государства прошли через периоды геноцида и принудительной унификации, и только в последние десятилетия богатые страны стали всерьез вкладываться с сохранение языков и культур меньшинств.
Но Россия никогда не была мононациональным государством и демонстрирует другой цивилизационный образец, в котором, например, русские и татары веками живут в мире и не теряют своих культурных особенностей. При этом в нашей стране стремительно исчезают языки и культуры и малых и не таких уж и малых народов. А ведь таким образом мы теряем и цивилизационное преимущество, и богатство уникальных и удивительных картин мира, запечатленных в языках.
Мы теряем это богатство, но, кажется, государство наконец заметило проблему — возобновились переводы на национальные языки. Например, впервые с советских времен изданы (издательство ОГИ при поддержке Роспечати) новые переводы на русский язык национальной поэзии, прозы и драмы, финансируются исследования, изучающие инициативы по сохранению и развитию языков, которым угрожает исчезновение. В частности, и этот репортаж сделан в рамках одной из таких исследовательских программ — проекта «Всяк сущий в ней язык», поддержанного Фондом президентских грантов.
Чтобы выяснить, можно ли вдохнуть новую жизнь в исчезающий язык, корреспондент «Эксперта» побывал в карельском селе, где энтузиасты учат детей языку предков, и в исследовательской экспедиции, изучающей языковую ситуацию в Карелии и инициативы, направленные на возрождение карельского языка.
Десять детей для спасения
Доля коренного населения в Карелии заметно ниже, чем во многих других национальных республиках: чуть меньше 10%. Карельский язык почти никогда не имел статуса государственного, за исключением небольшого периода в 1930-е годы. Говорящих на нем сейчас в России — тысяч двадцать, в основном это пожилые люди в селах. Ничего не поделать, язык умирает? Как и большая часть других языков из примерно семи тысяч существующих сейчас. Никогда еще в истории человечества языки не исчезали так стремительно.
Но не все карелы согласны с тем, что их язык больше никому не нужен.
— Думаю, детей, свободно говорящих по-карельски, сейчас меньше десяти на всю Карелию. — Ольга Гоккоева подливает нам чай и угощает калитками — открытыми пирожками с пшеном внутри, популярнейшим местным блюдом. Мы сидим на лавках за деревянным столом в Доме карельского языка — самом большом и самом красивом бревенчатом доме в деревне Ведлозеро.
— Десять — это еще оптимистичная оценка, — подумав, добавляет она. — Я только одного такого ребенка знаю — из семьи энтузиастки, где дома говорят по-карельски.
Ольга и сама энтузиастка. Дом появился и развивается благодаря ее кипучей энергии.
— Похоже, мы тут уже больше детей научили карельскому, чем во всей остальной Карелии. Все равно, конечно, они не полностью двуязычные — почти все понимают, пытаются говорить, но, чтоб свободно владели, с ними надо дальше работать — ведь дома с ними на карельском, как правило, не говорят.
В Доме Ольга вместе с другими энтузиастами открыла детский садик и продленку для начальной школы, где с детьми говорят только по-карельски, учат читать и писать на родном языке.
— Да даже если б дома говорили, этого было бы недостаточно, — продолжает Ольга. — Если бы вы по-русски не умели читать и писать, в каком объеме вы владели бы языком? Ваша лексика была бы ограничена домашней сферой — пойди, принеси, подай… Язык должен использоваться за пределами семьи.
— А разве в школе их не учат языку?
— Есть один час в неделю. Дети после нашего сада и то лучше говорят, чем выпускники школы. Но самое страшное, что наши дети лучше говорят, чем выпускники Петрозаводского филфака. Ситуация ведь совсем запущенная, на всех уровнях…
Не смей говорить по-карельски!
— Долгое время карельский язык и идентичность сильно дискриминировались. — объясняет Андриан Влахов. — Если человеку долго со всех сторон талдычат что-то, то он рано или поздно в это поверит: что карельский — язык бабушек, деревни, отсталости.
Мы сидим в хостеле карельского городка Олонец, где разместилась социолингвистическая экспедиция факультета гуманитарных наук Высшей школы экономики. Социолингвистика — это наука, изучающая, как язык функционирует в обществе и влияет на общество и как общество и социальные процессы влияют на язык.
Экспедиция состоит из Андриана, научного сотрудника лаборатории гуманитарных исследований Севера и Арктики, и студентов с аспирантами, которые сейчас работают в поле — рыскают с диктофоном по окрестным селам и берут исследовательские интервью у местных жителей, говорящих на карельском, о том, как именно и в каких ситуациях они используют родной язык.
— Люди стыдились быть карелами, — продолжает Андриан. — Мы в экспедициях наслушались этих вещей: и в школе ругали — «не смей говорить по-карельски», и родители учили — «ты только нигде не говори, что ты карел». Были всякие обидные дразнилки: «карел, карел — в огне сгорел».
А потом началось движение за этническое возрождение. Это часть общемирового тренда на деколонизацию. Но в мире оно началось раньше, в 19601970-е, а у нас расцвело буйным цветом в конце 1980-х — началось возрождение карельской культуры, идентичности и языка.
— Я слышал термин «ревитализация»…
— Мне он не очень нравится. Ревитализация — это возрождение уже мертвого языка, как было когда-то с ивритом. А карельский язык не умер, он жив, на нем все еще говорят тысячи людей. В социолингвистике есть такое понятие — языковой сдвиг. Это когда люди постепенно перестают говорить на своем родном языке, переходят со своего языка на чужой. Вопрос в том, можно ли как-то противодействовать этому процессу и обратить языковой сдвиг вспять, пока он еще идет, пока язык утрачивается.
— Возрождать исчезающий язык — это идея лингвистов или в обществе есть такая потребность?
— Все известные примеры возрождения языка или обращения языкового сдвига вспять связаны с тем, что восстанавливается не только язык, но и национальная идея, этническая идентичность и культура. Так было с Израилем, или с некоторыми языками коренного населения Америки, или с языком маори, коренного населения Новой Зеландии, — во всех этих случаях возрождение языка связано с подъемом национальной идентичности, ощущением себя как чего-то хорошего.
— А иметь национальную идентичность — это точно хорошо?
— Люди без идентичности, не понимающие, кто они и откуда, становятся только хуже и злее. У человека может быть множественная идентичность — можно одновременно ощущать себя карелом и россиянином. А у нас часто в общественной дискуссии так: карел — значит русофоб, значит хочет отделиться! Идентичность человека ситуативно меняется: в какой-то момент он ощущает себя карелом, потому что является частью этого сообщества, в другой момент — россиянином, в следующий момент — землянином. А еще помимо этого я, например, ученый, и много кто еще. Идентичностей может быть много, и это замечательно! Нет человека, который во всех ситуациях одинаков.
Языковая биография
— Я тоже в детстве по-карельски не говорила, — вспоминает Ольга. — Хотя мои родители карелы, мама родом из соседней деревни. Но я выросла в Петрозаводске, а в деревню приезжала на каникулы. Здесь мои родственники говорили по-карельски — было желание их понять.
Я всегда понимала, что я карелка. У нас ведь совершенно другие быт и традиции — даже в русскоговорящих семьях. И еда вся от русской сильно отличается, и на кладбище мы по-другому ходим. Карелы вообще довольно суеверные и остаются в душе язычниками, хоть и православные. Сначала прочтут «Отче наш», потом заговор по-карельски, а в завершении добавят «Аминь!».
А главное, мы верим, что наши предки всегда рядом с нами. Если надо что-то сделать, мы просим помощи у предков, потому что они рядом.
— Как же вы выучили язык?
— У мамы подруга детства — доцент кафедры карельского языка, ее пример на меня очень сильно повлиял. Поэтому я уже с четырнадцати лет знала, что пойду в университет изучать финский язык — карельского отделения тогда не было. Но мне повезло: я поступила в 1990 году, как раз когда появилась кафедра карельского языка — мы были первыми ее студентами.
Ольга окончила отделение финно-угорской филологии, какое-то время прожила в Финляндии. Там она увидела, как возрождают умирающий язык саамов и их культуру, и решила попробовать сделать что-то подобное в Карелии. Сначала они с сестрой превратили в туристическую жемчужину маленькое родное село Ольги — Кинерму. Усилиями энтузиасток деревеньку перепридумали и пересобрали — да так, что она вошла в список самых красивых деревень России и туда стали наезжать толпы туристов. Были, впрочем, и недовольные из местных, обвинявшие Ольгу, что она зарабатывает деньги на общем наследии.
— И в Ведлозере нас не все жители поддерживают, — признается Ольга. — У некоторых ощущение, что это для туристов делается, а не для местных — слишком уж все красиво. И еще у нас не так много людей, понимающих язык. Они и не ходят в Дом, говорят: «Ну, что мы сюда придем, если все равно не понимаем».
— А как появилась идея создать Дом карельского языка?
— Когда я в Кинерме занималась сохранением деревянного зодчества, то поняла, что, если карелы не будут знать свой язык, им не нужна будет и материальная культура, без языка она не выживет. У меня словно в голове что-то щелкнуло в 2012 году, когда я это поняла.
Сначала я пыталась в местной школе создать пространство, где говорят по-карельски, но не получалось, учителям сложно на нем говорить, карельский вплоть до перестройки в школе был запрещен, да у него ведь и сейчас нет государственного статуса.
В итоге тогда я собрала местных жителей в сельском клубе, потом еще и еще раз, и у нас пошел коллективный процесс — в одиночку я бы ничего не смогла. Создали общественную организацию, стали устраивать субботники: сначала хотели отремонтировать старое здание, которое здесь стояло. Но потом пришли к выводу, что это нереально. Проще снести и построить новое. В итоге восемь лет строили.
И сохраним всяк сущий в ней язык
— Третий год подряд мы ездим со студенческими экспедициями в Карелию, чтобы изучать языковой ландшафт Севера, — рассказывает Андриан. — У меня пятнадцать человек в группе, они все разъехались с диктофонами по деревням, — берут интервью, чтобы описать языковые биографии людей. Как по ходу жизни человека развивался его языковой репертуар — например, до школы говорил только по-карельски, в школу пошел — заговорил по-русски, а в сорок лет в голове что-то щелкнуло, и он решил возрождать карельский.
Это такая классическая социолингвистическая задача — описание языковой ситуации. И мы уже третий год ведем описание языковой ситуации в Карелии. Мы не занимаемся напрямую языковым активизмом, но изучение инициатив по сохранению языка — наша первейшая задача.
— А что за инициативы?
— В каких-то сообществах устраивают разговорные клубы на карельском языке, а где-то формируют на карельском языке городскую среду: вешают таблички, вывески. Где-то карельскому учат в семьях, где-то в детских садиках или школах. А мы изучаем, как все это устроено, какие есть практики.
— Изучаете, но не вмешиваетесь?
— Есть такая точка зрения в социолингвистике, что количество языков в мире — это такая синусоида, их то меньше, то больше. И мы не имеем права влиять на естественные процессы. Но мне ближе другая точка зрения — скажем так, активистская: мы должны сделать все, чтобы языков на Земле было как можно больше, потому что культурное разнообразие — это наша общечеловеческая ценность.
В общем, задачи у нас научные, но мы стремимся внести свой вклад в то, чтобы эти языки и культуры не исчезали.
Исследование, которым занимаются Андриан со студентами, — это часть большого проекта с поэтическим названием «Всяк сущий в ней язык». Цель проекта — создание образовательной и медиаинфраструктуры для сохранения языков народов России.
— Важно, чтобы язык использовался в как можно большем количестве коммуникативных областей и функций, — объясняет Андриан цели проекта. — Поэтому очень важное направление в возрождении языка — создание технических возможностей для общения на нем в сети, или мультиков для детей, или каких-то других популярных вещей, на которые залипает молодежь, — чтобы язык ассоциировался со всякими современными формами деятельности. Вот на марийском языке есть очень популярный ТикТток, в котором делается все по-марийски.
Надо делать то, что востребовано у будущего поколения носителей языка. Если языком можно пользоваться в городе с айфоном, а только не говорить с бабушкой на даче, то это совсем другая история.
— Но ведь коренной язык всегда ассоциируется с прошлым, с общением со старшими, с традиционным образом жизни. Есть ли реальные перспективы для молодого поколения, связанные с карельским языком?
— Мне кажется, выходом из этой ситуации может быть пересмотр оптики — надо мыслить рамками сообщества. Тогда мы будем говорить не о том, что это язык бабушек из деревни, а о том, что он важен для использования всем сообществом карелов. Они ведь живут в самых разных местах. Какая радость появляется у тех, с кем мы в Карелии общаемся, когда они говорят, что ездили в Тверскую область или в Эстонию, где тоже живут карелы, и там мы с ними по-карельски разговаривали и понимали друг друга. Так можно ощутить свои связи, сродство с большой этнической группой. Я понимаю, что довольно прекраснодушно говорю, люди могут посмотреть на меня как на дурачка и сказать: «Зачем мне с ними говорить, я лучше в университет поступлю». Тут нужна целая трансформация мировоззрения, переход к другой этике.
Как изменить языковую ситуацию
Андриан продолжает рассказ о языковой ситуации в Карелии:
— В социолингвистике есть классификация языков, по образцу биологической классификации исчезающих видов: находящийся в безопасности, находящийся под угрозой и умирающий. На мой взгляд, карельский язык сейчас находится под угрозой, но не умирает. Маятник может качнуться и в одну, и в другую сторону, в зависимости от того, что будет происходить. Его судьба сейчас напрямую зависит от усилий, вложенных в его возрождение.
— А точно ли стоит прилагать усилия, чтоб оживить умирающий язык, если молодежи он не особо нужен?
— Я на сто процентов убежден, что языковая ситуация лучше, чем ее часто представляют даже сами члены сообщества: они ведь усвоили негативные представления о себе и своем языке. Очень легко сказать: «Этот язык никому не нужен, он уже умирает». А на самом деле в селах очень много кто говорит на родном языке. Как-то шли мы по улице в поселке после печального интервью с представителем администрации, который нам рассказывал, что язык якобы никому не нужен и умирает, — и тут мимо нас проходит мама с тремя детьми и ругается на них по-карельски.
Карельский язык занимает более важную нишу в жизни карелов, чем описывает официальная картинка. Понятно, что он в опасности, но тем не менее нам жутко интересно наблюдать, в какую сторону качнется маятник. Конечно, хотелось бы, чтобы в сторону возрождения и новой жизни. Мы знаем немало примеров в мировой практике, когда удавалось буквально за пару десятилетий развернуть ситуацию. Мне нравится пример маори: когда Новая Зеландия была британской колонией, их язык тоже умирал, но начался тренд на возрождение, и все развернулось вспять. Там сейчас появилось целое поколение, которое считает этот язык своим основным и общается на нем.
— Как им это удалось?
— Среди прочего в Новой Зеландии придумали методику языкового гнезда. Прообраз такого гнезда — дом бабушки, у которой оставили внуков. Там происходит общение «через поколение»: бабушки общаются с внуками, пропуская родителей, не знающих языка.
Идеальное языковое гнездо — это что-то среднее между детским садиком и домом бабушки. Главное, чтобы люди в естественной среде общались на этом языке обо всем, чтобы в этом месте он был не вспомогательным инструментом, а основным. Языковые гнезда могут быть в форме детского садика, где воспитатели целый день общаются с детьми на языке обо всем. А для более старших подходит что-то вроде продленки — в общем, важно полное погружение в языковую среду.
И, кстати, родители, смотря на заговоривших детей, начинают понимать, что их язык — это не стыдно, что на нем можно говорить, довольно часто и сами его вспоминают.
В языковом гнезде
— Про языковые гнезда я узнала в Финляндии, — рассказывает Ольга. — Саамы этот метод приняли на вооружение в 1990-е, когда не осталось уже ни одного ребенка, говорящего на их языке. С тех пор у них появилось много языковых гнезд, за это время они успели сделать всю начальную школу на саамском языке — они даже свой аналог ЕГЭ на саамском сдают. У них выросла молодежь, которая сейчас говорит на родном языке, пишет стихи, сочиняет песни. За тридцать лет у них получилось вернуть язык к жизни! Но если бы у нас была такая же государственная поддержка, как у саамов, мы бы добились не меньшего! Нужно хотя бы четыре-пять языковых гнезд в Карелии — за счет государственного финансирования, а не за счет НКО, и одновременно надо развивать образование на карельском в начальной школе. Но очень трудно объяснить людям, что, если ребенок учится в начальной школе на карельском языке, он не будет глупее, чем ребенок, который учится на русском. Ведь дважды два и на карельском будет четыре! Русский язык ребенок при этом не забывает, ведь это язык большинства, он всегда вокруг доминирует.
— Получается, главное, почему саамам удалось возродить свой язык, — это государственная поддержка. А у нас ее нет, все на энтузиазме?
— Да, у нас такой политики нет. А на энтузиазме язык возродить невозможно, должна быть система. К сожалению, в возрождении карельского сейчас опять спад. Почти нет молодых активистов, нет такой активной деятельности, как в 1990-е. Нет рабочих мест, где нужен бы был карельский, нет ни одного методиста по карельскому языку, в школах его изучение постоянно сокращают. Сейчас наш Дом — единственное общественное место в Карелии, где все говорят на карельском.
Да и вообще, кажется, наше «языковое гнездо» в Доме карельского языка — одно на всю Россию. Недавно внесли в программу нашего Минобразования, что языковые гнезда создавать надо. Но дальше бумаги пока дело не идет.
— А почему у вас получилось?
— Мы очень хотели, поэтому, наверное, и получилось. Начинали вдвоем с сестрой — одна готовит, другая с детьми. Нам и самим поначалу было очень сложно говорить — до этого говорили в основном у себя дома, а выйдешь на деревню — сразу переходишь на русский, очень не хватало практики. Постепенно привыкли.
— А что детей мотивирует заниматься?
— Их родители приводят — часто просто потому, что видят: у нас тут условия очень хорошие и с детьми занимаются. А потом уж им самим нравится — продленку их же никто не заставляет посещать, сами приходят.
— Дети с продленки принимают участие в жизни сада?
— Еще как, они наши первые помощники! А еще к нам ходят и люди старшего возраста, чтобы общаться с детьми на карельском, вместе что-то делать.
Они обещали вернуться
— Если вы уважаете своих предков, свою малую родину, то знать ваш родной язык — это вопрос ценностей, — в который уж раз пытается объяснить Ольга самоочевидную для нее вещь. — Сохранять свой язык — это примерно то же, что любить свою малую родину, что-то делать для ее блага. А если у вас ценности деньги зарабатывать, то вы, конечно, будете изучать английский и китайский, а не карельский.
— А чего вы ждете от будущего?
— Мы мечтаем о началке на карельском — но в государственной школе это невозможно сделать. Даже просто найти учителя начальных классов — огромная проблема. У нас тут были практиканты, доучивающиеся на учителя начальных классов со знанием карельского, — так они не говорят вообще. Какие специалисты придут в школу-то? В понедельник прихожу, спрашиваю их, как спалось, — не понимают. Перевожу. Во вторник прихожу спрашиваю, как спалось. Они отвечают не «хорошо», а «хороши». Поправляю. В среду прихожу, спрашиваю, все отвечают: «Хорошо». Они уже четвертый курс заканчивали, а на пятом карельского вообще нет! Ладно с карельским языком, а если у нас такие же медики и инженеры? Страшно.
— А свою началку не хотите открыть?
— Кто знает, может, нам и это еще удастся! Нам стареть пока нельзя — надо как-то тянуться, пока первые выпускники нашего детсада не закончат университет и не вернутся сюда. Они уже обещали вернуться! Но пока еще они едва началку закончили…
Фотографии Валерия Дзялошинского
Хочешь стать одним из более 100 000 пользователей, кто регулярно использует kiozk для получения новых знаний?
Не упусти главного с нашим telegram-каналом: https://kiozk.ru/s/voyrl