Веслав Станислав Кунищак
Портретная галерея Дмитрия Быкова
НАСТОЯЩИЙ МАТЕРИАЛ (ИНФОРМАЦИЯ) ПРОИЗВЕДЁН ИНОСТРАННЫМ АГЕНТОМ БЫКОВЫМ ДМИТРИЕМ ЛЬВОВИЧЕМ.
1.
Проезжая через тихий городок в Новой Англии, мы зашли в ресторан «Шервуд»: так зовут нашего сына, и мы увидели в этом знак. Рядом была провинциальная лавочка древностей, в таких находятся иногда забавные вещи, — а там в шкафчике стояла книга, о которой я никогда ничего не слышал: W. S. Kuniczak. The March. Doubleday, 1979. На форзаце была карта Восточной Европы, роман оказался о бегстве поляков в СССР после начала Второй мировой, книга увесистая, на 800 с лишним страниц, и покупать её я не стал. Пошли в машину, но она странным образом отказалась заводиться. Мы сразу завели её джамп-стартером, не впервой, но что-то она, видимо, хотела нам сказать. Был вечер, лавочка закрывалась, но я успел в неё забежать и схватил роман Кунищака в охапку.
Вероятно, за годы в Штатах это была моя главная книжная покупка, потому что, в тот же вечер начав читать роман, я уже от него не отрывался; сначала делал выписки, закладки — потом понял, что важная мысль или отлично написанный эпизод есть на каждой странице. Я не встречал в романах о Второй мировой такого плотного письма и такого охвата всех слоёв населения, и главное — чуть не в любой главе я находил свои мысли, иногда до буквальных совпадений: читаешь лекцию об оккультных теориях чекистов, об изуверской чекистской секте, управляющей Россией, — и натыкаешься на такой диалог:
«— Мы, русские, признаём, что мы не такие, как вы, мы видим свои цели по-другому. Как народу, нам никогда не было проку от гуманистической традиции Европы... В русской истории человек всегда был средством, а не целью. Это нельзя изменить. Мы не способны делать великие вещи — только памятники национального триумфа. Есть тёмная примесь в русской крови. Мы неуправляемы, мы много пьём, мы нуждаемся в тирании. Вот почему нам не нравятся соседи — они слишком отличаются. Это внушает нам неуверенность, а неуверенность сводит нас с ума. Вот почему нам нужно забраться в далёкое прошлое в поисках ответов. Нам нужны забытые древние тайны, чтобы дать нам новые средства для достижения экстаза — только он способен вынести нас за пределы любых ограничений. Авторитарная система естественна для нас. Это самый эффективный порядок вещей, и мы привыкли к нему. Деспотизм у нас повсюду со времён Ивана Грозного. Мы слишком большие, слишком хаотичные, слишком неконтролируемые, мы русские. Если бы мы завтра получили демократию — тут же разлетелись бы вдребезги.
— Но нельзя же управлять при помощи одного только страха, — сказал доктор Поремба. Страх порождает недовольство, не так ли?
— Страх парализует, — сказал Зарубин. — Он главное противоядие от недовольства. О, я знаю, что вы скажете. Вы все говорите одно и то же. Что люди недовольны чувством беспомощности, что они чувствуют себя униженными, и что когда это недовольство долго кипит, оно превращается в гнев, а когда гнев становится отчаянным, он становится сильнеестраха, и поэтому, говоритевы, страх саморазрушителен. Всё это логично. Но я отвечу вам просто, по-крестьянски. Поцелуйте лошадь — и она откусит вам нос, потому что привыкла к кнуту.
Нечего морочить людям головы идеями, которые им чужды.
— Я не очень разбираюсь в методах контроля над населением, — сказал доктор Поремба. — Я пытаюсь понять, что вы задумали для нас, поляков: вы ведь сказали, что у вас нет способа нас подчинить.
— У вас нет причин для беспокойства. Выпейте, доктор, — сказал Зарубин. — Попробуйте эти шоколадки. Они сделаны в нашей новой Латвийской ССР. Замечательные ребята латыши. У нас большие надежды на них.
— А что нас ждёт, генерал? — сказал доктор Поремба. — Что вы задумали для нас?
Зарубин закрыл глаза. Он казался бесконечно старым в лунном свете, прошедшем через мёрзлое стекло, и на миг доктор Поремба ощутил полную утрату связи с реальностью. Любая разумная реальность казалась невозможной. Из всего польского в его арсенале остались только хорошие манеры, и, возможно, настало время от них избавиться.
Древние глаза открылись, глянули на него; он отпрянул. Подумал: он не может быть намного старше меня, почему же... Словно византийские тени насмехаются.
— Доктор, — сказал русский. — Вы пытаетесь манипулировать мной?
— Как я смею?
— Доктор, доктор, — сказал Зарубин с холодной насмешкой. — Каждый делает то, что считает возможным. Разыгрывает дурака, стучит по столам, читает ладони, копается в головах доверчивых идиотов, но всегда манипулирует. Вы готовы к настоящим глубинам? Скажите мне... (и он на мгновение задумался, отвернув лицо от света). Вы когда-нибудь изучали древние тексты о Шамбалле? Что скажете на такой вид манипуляции? Интересно же.
— Я не ослышался? — сказал доктор Поремба.
— Нет.
Доктор Поремба замигал. Он ощутил вспышку в мозгу.
— Генерал, о чём выговорите? Или мы вернулись в Средневековье?
— Всегда манипулируешь, не так ли? — улыбнулся Зарубин.
Поремба понял, что слышит язык другого, уже не человеческого мира. Отрешившись от разума, мы остаёмся с чёрной магией или механистической логикой, а это выбор без выбора.
— Вы, поляки, всегда были угрозой для нас, хотя вас и мало. Вы олицетворяете всё то, чего у нас нет. Вы раздражающий элемент, беспокоящий фактор; мы никогда не могли вас мирно переварить. Да, вы — это серьёзно. Мы первое социалистическое государство в мире, и мы в осаде. Мы должны защищать наш народ от таких влияний, как ваше. Внешний мир всегда пытается подорвать нас, — продолжал безжалостный сухой голос. — Наша бдительность должна быть беспощадной. Лично я сожалею об этом. Но обычный человек — это так мало, так ничтожно... Его надо поднять вопреки ему самому, без его ведома. Выбор наш невелик. Как русские — мы склонны к эмоциональным крайностям, наше сознание оргиастично. Как коммунисты — мы прагматичны и прямолинейны. Это может потребовать решений, которые противоречат вашим гуманистическим традициям.
Доктор Поремба проклинал свою фантазию.
— То есть расчеловечивание?
Зарубин бледно улыбнулся:
— Что ж... давайте скажем “сверхчеловеческие”. За пределами обывательского понимания».
2.
Я поразился, не обнаружив в «Википедии» статьи об авторе и вообще не найдя о нём поначалу никаких сведений — только библиографию. Первая часть военной трилогии — «Тысячечасовой день» (я понимаю, что название звучит неуклюже, но не представляю, как ещё перевести The Thousand Hours Day), она вышла в 1968 году; «Март» — вторая (можно перевести и как «Марш», и «Поход», но поскольку дело происходит главным образом в марте 1940 года и сюжет завязан на Катыни, — я остановился на «Марте»). Третья — в которой не появляется почти никто из героев первых двух — «Отходное слово» (1983), о польских лётчиках в английской армии. Кроме этого, Кунищак написал книгу о польской диаспоре в Штатах «Моё имя — миллион» (с явной отсылкой к евангельскому «Моё имя легион»), ранний конспирологический детектив «Дело Семпинского» (1967), а последние годы жизни потратил на перевод трилогии Сенкевича и адаптацию книги польских сказок «Стеклянная гора». Никита Елисеев отыскал большой очерк о нём, написанный известным польским фотографом Чеславом Чаплински — там есть и разговор с Кунищаком, где он сам излагает собственную биографию. Есть там и даты жизни: 4 февраля 1930-го, Львов, — 20 сентября 2000-го, Дойлстаун (Пенсильвания).