Умберто Эко
1.
Невозможно его представить молодым человеком. Имидж Эко — пожилой, благообразный и благожелательный, состоявшийся и состоятельный, профессор и романист, в свободное от лекций время просвещающий публику газетными колонками о всякой всячине; эссеист, у которого есть ответы на все вопросы, поскольку он структуралист и во всём видит структуры. Французская мода на философа в газете больше почти нигде не прижилась — поскольку нигде больше не было философов, готовых писать на злобу дня, проповедовать в кафе или газете; в Италии эту нишу с наибольшим успехом заполнил Эко. Готовый высказываться по любому поводу, он был любимцем прессы, сам вид его был уютен, он выглядел единственным человеком, способным навести порядок во всё более неуютном мире.
Редкий писатель не пожелал бы себе такой судьбы: счастливый обладатель научного имени, автор бестселлеров, кумир соотечественников, оракул, к каждому слову которого прислушивались, беллетрист, нашедший компромисс между массовым и элитарным, с серьёзнейшими научными методами подходивший к анализу самого что ни на есть трэша (хотя романы Флеминга о Джеймсе Бонде не такой уж трэш — но, в общем, ни как не большая литература). Придумал это не он — ещё Чуковский начал писать о механизмах успеха (и отчасти о секретах композиции) «Пинкертона и пинкертоновщины».
Тут и лежит проблема: Корней Чуковский, такой же любимец советской публики пятидесятых — шестидесятых, был глубоко несчастным человеком, одной из трагичнейших фигур литературного процесса. И дело было не только в том, что советская власть обнуляла все его просветительские затеи, оболванивая гораздо эффектней, чем он просвещал (наше время показало, что просветительские и гуманизаторские усилия нескольких поколений уничтожаются несколькими месяцами интенсивной пропагандистской обработки). Дело в том, что самого Чуковского, по выражению любимой им Новеллы Матвеевой, успешно запихнули в колыбель, совершенно оттеснив его как критика и литературоведа, а это было главным его занятием. Детский поэт, дедушка Корней, и скажи спасибо, что уцелел.
С Эко получилось примерно так же: его превратили в эссеиста, отвечающего на все вопросы, и автора поп-романов о серьёзном, причём сам жанр как бы исключал вдумчивое отношение к ним. Такова судьба любого искателя компромиссов — между толпой и одиночками, народом и интеллигенцией, элитарным и массовым; в лучшем случае тебя не будут толком понимать ни те, ни эти, а в худшем, как показано в романе Петрушевской «Номер один», голос толпы окажется громче, и она тебя присвоит.
Мы будем говорить прежде всего о романах Эко, потому что они-то в первую очередь и делают его трагической фигурой. Он своим опытом доказывает, что автор, надеющийся примирить элитарное и массовое, не попадёт ни в одну аудиторию. Для элитарной Эко слишком заигрывает с паралитературой, технологиями медиа, обывательскими мифами, то есть разрушает наш постамент; для массовой он слишком серьёзен и глобален, обывателю вполне хватает Дэна Брауна, который хоть и на чистом сливочном масле, с серьёзной проработкой тем и грамотным строитель интриги, занимается всеми его темами, прилежно идёт за ним по следу — и не грузит читателя переизбытком фактов и концепций.
Романы Эко остались в конце концов так и не понятыми — интеллектуалы не хотят, чтобы их низводили до уровня бондианы, а массы не готовы к серьёзным переживаниям, они хотят, чтобы их ласкали и щекотали — и в результате самым популярным произведением Эко остаётся «Имя розы», не потому, что его перечитывают, а потому, что оно стало первым образчиком нового жанра. Тогда как смысл его жизни и работы был в «Маятнике Фуко», который на волне успеха «Имени розы» неплохо продаётся, но мало кем читается и понимается.
2.
Но сперва — об «Имени розы», романе, благодаря которому в восьмидесятые годы прошлого века возникла в Европе мода на Средневековье. Кроме этой моды, кроме обаяния древних манускриптов, эзотерических тайн, рыцарско-монашеских орденов — в романе нет ничего особенного, собственно эковского; но именно с него началась карьера Дэна Брауна и повальная, гаррипоттеровская по масштабам мода на квазинаучный исторический роман. Думаю, впрочем, что и Роулинг не без влияния Эко так увлекалась всяческой средневековой экзотикой, алхимией и архивами. Хотя и тут, как и в области балета, мы впереди планеты всей, потому что если бы на мировые языки был своевременно переведён роман Еремея Парнова «Ларец Марии Медичи», именно с него лепили бы все эти кальки. Там есть уже и катары, и современные продолжатели древних орденов, и цитаты из древних рукописей, и исторические флешбэки, и малопонятные стихи, указывающие на местоположение священного Грааля , — Средневековье вообще очень хорошая вещь, в нём можно обнаружить массу экзотических сюжетов и роковых тайн, один манускрипт Войнича чего стоит .
«Имя розы» создало шаблон просветительского романа, который в увлекательной форме знакомит читателя с историей церкви или военного дела. Название, расположенное по касательной к содержанию и намекавшее на множество концепций одновременно, — отдельное удовольствие, и именно это название указывает на истинный масштаб Эко как писателя. Но настоящей его удачей и главным свершением был второй роман, появившийся восемь лет спустя.
3.
«Маятник Фуко » — одна из фундаментальных, основополагающих и формообразующих книг ХХ века, громадный конспирологический роман, взрывающий шаблон такого романа. Эко задумал ни много ни мало опровергнуть все теории заговора и натянуть нос всем идиотам, которые исповедуют эти теории; парадоксальным образом — и это он тоже показал , — чем ярче свет Просвещения и убедительней наука (которой мы обязаны и вакциной, и айфоном, и кондиционером), — тем гуще тьма суеверия. Кстати, Роулинг — во многом прямая ученица Эко — наглядно продемонстрировала в «Гарри Поттере», что зло со временем не рассеивается, а лишь концентрируется; в конце концов, ещё Фланнери О ’Коннор устами Изгоя высказала мысль о том, что Христос нарушил равновесие и что с приходом в мир Абсолютного Добра просыпается и активизируется абсолютное зло. История ХХ века это продемонстрировала с избыточной наглядностью .