Мой отец Георгий Маленков
Журнал возобновляет рубрику «Личный архив», которая предназначена родственникам, близким людям известных в прошлом политиков, учёных, общественных деятелей, представителей творческих профессий. Открывает её Андрей Георгиевич Маленков, сын советского партийного и государственного руководителя, в короткий период после смерти Сталина и до воцарения Хрущёва, стоявшего во главе СССР. Андрей Маленков — учёный, специалист в области биофизики, доктор биологических наук, почётный вице-президент РАЕН. Приводим его рассказ об отце.
Когда Маленков входил во власть и был приближен к Сталину, он способствовал окончанию кровавых вакханалий и репрессий 1937–1938 годов. Вообще, эти репрессии были инициативой не только Сталина, но и большинства членов ЦК, которые хотели сохранить свои позиции при введении альтернативных выборов.
Существовал механизм приговоров, выносимых «тройками». Люди исчезали бесследно. Но если дело касалось партийных людей, их нужно было сначала исключить из партии, только потом репрессировать. Такая была обязательная процедура. Эти люди имели право на апелляцию и в большинстве своём им пользовались. Апелляции если не бросали в мусорную корзину, то они просто лежали, на них не отвечали. И вот тогда отец объехал 25 губерний и проверил, как идёт эта работа. Обнаружил, что в большинстве своём безобразно. И на основании этого был подготовлен доклад на январском пленуме 1938 года. После чего десятки тысяч людей были восстановлены в своих правах и избежали репрессий. Об исполнении этого решения пленума и о недостатках исполнения есть личное письмо отца Сталину.
Репрессии не имели никакого оправдания. Всё шло к демократизации. Сняли ограничения по приёму в вузы, восстановили в правах казаков, реабилитировали около миллиона колхозников, осуждённых за всякие пустяки. Прекратили дело Промпартии, карточную систему отменили. Много было сделано. Снова стали отмечать Новый год, отметили юбилей Пушкина. На этом фоне готовилась новая Конституция, где предусматривалось введение равного тайного голосования, альтернативных выборов. Но всему этому не суждено было осуществиться, всё это провалили в ЦК.
А коллективизация нанесла гораздо больший урон, чем даже репрессии. Ведь помимо всего был голод, в основном из-за некомпетентности людей, проводивших коллективизацию. А руководство тогда просто упустило из рук бразды правления.
У меня разговоров с отцом об ошибках почти не было. Зачем со мной это обсуждать, я же не государственный деятель и никогда им не был. Отец вообще не склонен был особо много говорить о своей работе.
Разве что о деле врачей. Оно для нас имело особое значение: многие из врачей, Виноградов, Преображенский и другие, были друзьями нашей семьи. Бывали в гостях, обычно по воскресеньям, сидели за столом, беседовали. Дело врачей — совершеннейший нонсенс. Отец пытался что-то сделать. Когда он представил Сталину документы, опровергающие фальшивые обвинения, Сталин сказал одну фразу: «В этом деле ищите большого мегрела». То есть Берию, который готовил это дело в расчёте, чтобы можно было кого угодно отравить, а потом всё списать на врачей.