ДилетантКультура

Ильф и Петров

1

Поговорим об Ильфе и Петрове, поскольку они неожиданно для себя вышли в гении. Не сказать чтобы у них была заниженная самооценка — оба были бешено самолюбивы и вдобавок достаточно критичны к литературе соцреализма, которую в промышленных количествах производили их современники. И сами они, и те коллеги, чьё мнение заслуживало внимания, понимали: дилогия о Бендере — то, чем будет гордиться не только советская, но и русская проза, а что это станет классикой (и, может быть, вообще единственным, что останется от всей прозы рубежа тридцатых, когда уже замолчал Бабель и ещё не был написан «Мастер») — это мало кому приходило в голову. Набоков считал «Стулья» и «Телёнка» единственным, что дала советская литература; а у Набокова вкус был. И вот интересно, что Ильфа и Петрова он поставил выше, скажем, «Зависти», хотя Берберова говорила про Олешу: «Всё мое поколение было оправдано». И выше Бабеля. И любил их больше, чем Михаила Зощенко, о котором отзывался весьма комплиментарно. Короче, они с Верой оба по-настоящему ценили этих странных одесситов, чей сатирический вроде бы роман, печатавшийся в тонких журналах и толком не отрефлексированный в критике, стал сегодня предметом анализа лучших филологов России: Юрия Щеглова, написавшего детальный — и тоже уже классический — комментарий; Александра Жолковского; Михаила Одесского, так счастливо совпавшего по литературным интересам с собственной фамилией… Взяли и стали таким себе Толстоевским, той самой классикой, над которой сами издевались. Только памятника ещё нет, потому что их двое, бронзы надо больше; но чует моё сердце, обязательно будет. И к этому памятнику я лично положу очень большой букет.

Как это вышло, то есть почему они оказались такими важными писателями и благополучно пережили Советский Союз? Я заметил с тоской, что мало кто сейчас читает Зощенко, хотя в двадцатые и даже тридцатые он был абсолютно хитовым. Бабель остался главным образом «Одесскими рассказами», и то в мюзиклах да в меню одесских ресторанов; его опошлили больше всех, хотя не сказать чтобы он не давал к тому оснований. С Олешей вообще что-то странное, мы это рассмотрим в отдельной статье: он был гением только пять лет, а всё, что он писал потом, недостойно разговора, кроме сотни фрагментов из записных книжек, — и гением его считали тоже очень недолго. Не то чтобы разочаровались, а как-то он канул. Кто сегодня читает «Зависть»? Бендер уцелел, а Кавалеров забыт, хотя Бендеров сегодня почти нет, а Кавалеровых полно в любую переломную эпоху. Скажем, Болотную-2012 сделали Кавалеровы. Бендер бы туда не пошел. Но Бендер всегда с нами, а Олеша — с немногими, в основном со специалистами, и вышло так вовсе не потому, что Бендер — попса. Напротив, он стал классикой именно тогда, когда до уровня Ильфа и Петрова доросла масса: в пятидесятые — шестидесятые. Когда народ стал интеллигенцией — или, по Солженицыну, образованщиной.

Почему так получилось? Рейтинг цитируемости. Массовый тираж, даже и любовь масс — сами по себе ничего не решают. Вон у Донцовой, допускаю, есть массовые тиражи, не просто накрученные, а обеспеченные массовым запросом: людям нужна иногда жвачка для глаз. Но цитируемость Донцовой равна нулю. Литературой является то, что уходит в язык: Окуджава заметил как-то, что в фольклоре остаётся только качественное — потому что качественно то, что многими поётся, то, что ко многим приложимо. Если оно многими исполняется — значит, универсально, значит, сказано нечто верное и общечеловеческое. Ильф и Петров — в тридцатые в узком кругу, в шестидесятые уже всенародно — стали настоящей кладовой паролей и диагнозов, определений и убийственно смешных реплик. Мне могут возразить: а как же нелюбимый вами Довлатов? Он тоже ушёл в язык! Отвечу: откуда взял, туда и ушёл. Большинство удачных шуток Довлатова не его. Герои Довлатова не становятся нарицательными: когда мы говорим «Альхен, голубой воришка», мы имеем в виду конкретный тип, оказавшийся бессмертным. Довлатов рисует в лучшем случае карикатуры. Мне опять возразят (постоянно все возражают, что ты будешь делать), что и Ильф с Петровым не сами выдумали «красивого и толстого парнишу» — это словечки Аделины Адалис, ныне, увы, забытой, а большой была поэт. И «ключ от квартиры, где деньги лежат» — тоже было ходовое выражение в кругу Мыльникова переулка, где собирались у Катаева сотрудники «Гудка», кружок одесских и московских неистощимых, как говорится, остряков. Отвечу и на это: положим, реплики Бендера — равно как и самое его имя, взятое у Остапа Шора, — принадлежали этому узкому кружку одесситов и частично москвичей, но цитируются-то в основном не они, а то, что Ильф с Петровым придумали сами. Реплики Бендера — «Вот тебе седина в бороду, вот тебе бес в ребро», «Кто скажет, что это мальчик, пусть первый бросит в меня камень», Нью-Васюки, дети лейтенанта Шмидта, «Воронья слободка» — всё это изобретено, а не заимствовано; «сермяжная правда» Васисуалия Лоханкина и «Хо-хо!» Эллочки-людоедки, равно как и «гомосексуализм» Фимы Собак, — всё это давно часть языка. Жолковский написал даже, что Ильф и Петров потому так цитируемы, что описали почти все советские локации и придумали остроты на любые случаи, то есть приложимы ко всей здешней повседневности (Щеглов вообще назвал дилогию «энциклопедией советской жизни»). Похоже на то, но ещё больше похоже, что они придумали метод, мировоззрение — а уже оно в приложении к любым реалиям, хоть советским, хоть постсоветским, даёт замечательный художественный результат. Проблема именно в том, что мировоззрение это почти нигде у соавторов прямо не декларируется, его приходится восстанавливать и невозможно имитировать. Вот почему ни у кого не вышло подражания или продолжения бендерианы — но это самое сложное, и потому об этом в конце.

А в начале — о том, как статус классиков был верифицирован окончательно. Сразу скажу, что писать об Ильфе и Петрове «вообще» — задача неисполнимая, по-хорошему надо бы заняться ими всерьёз, сообразно этому новому статусу, и выпустить капитальную монографию в серии ЖЗЛ, чего до сих пор так и не сделано. Мы рассмотрим только некоторые сюжеты, почти не касаясь биографических подробностей: все и так знают, что Ильфа звали Илья Арнольдович (Арьевич) Файнзильберг, а Петрова — Евгений Петрович Катаев; что у них была разница в пять лет и что оба погибли в 40; что Ильф умер от туберкулеза, а Петров разбился в военном самолёте, возвращаясь с фронта; что их сочинения, написанные поврозь, не выдерживают сравнения с совместными, хотя в конце концов они научились работать отдельно и написали так «Одноэтажную Америку» — но там было совместное путешествие и общий план. Ильф был по образованию инженером, поработал чертёжником и бухгалтером, Петров систематического образования не имел, зато имел опыт работы в угрозыске. Про то, как Ильф и Петров превратились в одного писателя — даже не в соавторов, а действительно в некоего Ильфа-Петрова, который был значительно талантливее их обоих, — знают все благодаря мемуарам Петрова «Мой друг Ильф» (так и не дописанным) и «Алмазному моему венцу» Катаева. В действительности их совместное творчество началось ещё во время кавказской командировки 1927 года, куда их отправили писать сатирические репортажи. Известно, что выдумывали они вдвоём, а записывал Петров с его каллиграфическим крупным почерком; что за годы работы, как идеальные супруги, они стали похожи внешне, но так и не перешли на «ты». Короче, с внешней стороной биографии всё вроде бы понятно, хотя история создания и публикации романов по-прежнему полна загадок. Об этой стороне дела мы говорить не будем, а поговорим о нескольких сюжетах, привлекающих сегодня особенно напряжённое внимание.

2

Первое доказательство нового статуса Ильфа и Петрова — попытка приписать их романы Булгакову, попавшему в классики сразу после публикации «Мастера и Маргариты». Такие попытки предприняли сравнительно недавно Ирина Амлински (филологического образования не имеющая) и Владимир Козаровецкий (выпускник МАИ).

«Плохую лошадь вор не уведёт», как писал Есенин; на плохую вещь соавторы не претендуют, а у победы всегда тысяча отцов, и сколько было попыток объявить плагиатом, скажем, «Гарри Поттера»! Желание атрибутировать всё великое кому-то одному — вещь очень частая: «Конька-Горбунка» написал Пушкин, «Роман с кокаином» — Набоков, «Тихий Дон» — Крюков, «Они сражались за Родину» — Платонов, «Гамлета» — Фрэнсис Бэкон, и даже у Ильфа есть в записных книжках острота на эту тему. «Илиаду» и «Одиссею» написал, как выяснилось, не Гомер, а другой старик, тоже слепой. Ну не может быть в конкретную эпоху более одного великого писателя. «Звать меня Кузнецов. Я один. Остальные — обман и подделка».

Амлински с великолепной безапелляционностью, сокращая сущности в духе Фоменко и Носовского, упрощает то, что замечено было давно как раз профессионалами — Майей Каганской и Зеевом Бар-Селлой (последний, впрочем, как раз и приписывает Платонову военный роман Шолохова). Они ещё в 1984 году опубликовали в Израиле исследование «Мастер Гамбс и Маргарита», где выявили, в частности, множественные параллели между свитами Воланда и Бендера. (Дополняя эти параллели, заметим, что помимо явного сходства между Коровьевым и Паниковским, Балагановым и Азазелло, Бендером и князем тьмы есть прозрачная параллель между котом Бегемотом и Козлевичем, поскольку атрибутами Сатаны традиционно являются чёрные кот и козёл.) Есть и другие забавные сходства: между Бендером и Обольяниновым (из «Зойкиной квартиры»), между Обольяниновым и Воробьяниновым, между Воробьяниновым и безымянным пациентом из «Собачьего сердца», который выкрасился зелёной краской в надежде помолодеть... Последний эпизод, кстати, восходит к известному розыгрышу Куприна, выкрасившего зелёной краской одного филёра; этот случай явно был хорошо известен молодым фельетонистам. Ильф, Петров и Булгаков вместе работали в «Гудке» и вращались, как говорится, в одном кругу, в катаевской компании; все они были с юга — из Одессы и Киева, все приехали покорять Москву и зарабатывали журналистской подёнщиной, мечтая о большой литературе. Есть предположение, что сын судебного пристава Иван Арнольдович Борменталь срисован с сына банкира Ильи Арнольдовича Файнзильберга, тем более что Уэллс был любимым писателем всей троицы, и Булгаков писал «Собачье сердце», пародируя «Остров доктора Моро», а Ильф и Петров сочиняли «Светлую личность» как советскую версию «Человека-невидимки». У этой компании были общие вкусы, шутки и литературные приё мы, и любопытна именно разница в оценках и трактовках, а не вполне естественные сходства. Михаил Одесский и Давид Фельдман, профессионально и глубоко изучающие романы Ильфа и Петрова, отнеслись к версии Амлински насмешливо, поскольку хорошо знакомы с рукописями, мемуарами и историей публикаций обоих текстов; элементарный языковой анализ показывает несовпадение булгаковской стилистики с творческим почерком Ильфа и Петрова. Сегодня время агрессивных дилетантов, название нашего журнала тому порукой. Известна подробная история замыслов «Стульев» и «Телёнка», есть аутентичные подготовительные материалы в блокнотах Ильфа, рукописи и варианты... Но разоблачать «Новую хронологию» или версию о булгаковском авторстве бендерианы бессмысленно: профессионалы и так всё понимают, а неофита не переубедишь. Но как объяснить слишком явное сходство «романа о дьяволе» с «Золотым