Александр Маленков: Чудо. Почти рождественский рассказ
Писатель и бессменный редактор журнала Maxim Александр Маленков специально для проекта «Сноб» написал рассказ, который, с одной стороны, рискует оскорбить чрезмерно нежные чувства верующих, а с другой, хорошо поясняет, что такое моральная дилемма и суть нравственного выбора. На одном конце вселенной у матери тяжело болеет ребенок, а до этого трое уже умерли, и она горячо молится о спасении единственного сына. На другом конце — Иисус, земной, никаких чудес не совершавший отродясь, — но все его окружение упрашивает помочь несчастной женщине
Доктор ушел. Клара отослала служанку спать — слезы и суету еще можно было терпеть, но когда Анна притихла и начала отводить глаза, это стало уже решительно невыносимо. Нет, несмотря на траурную осторожность, с которой доктор подбирал слова, Клара не готова была сдаться. Корь — сказал он. Тяжелое течение — сказал он. От кори дети умирают, да. Но ведь от кори и выздоравливают? Выздоравливают, выздоравливают — Клара уцепилась за эту мысль, за это слово. Она пересекла большую темную комнату, взяла со стола керосиновую лампу и подошла к детской кроватке в углу. Выздоравливают. Руки дрожали, и от этого по стенам плясали страшные тени.
Малыш спал — с испариной и красной сыпью на щечках и лобике. Клара пригляделась, острожным быстрым движением опустила ладонь на грудь ребенка. Тонкая ткань его ночной рубашки была горячей и влажной, под ладонью поднялось и опустилось, снова поднялось и опустилось. Ей даже показалось, что она ощутила биение маленького сердца. Значит, жив. Кларе хотелось подольше подержать так руку, она замерла и тут же почувствовала, как тихо в доме. Невыносимо тихо, до тоненького свиста в ушах, как будто весь мир бросил ее одну. Доктор ушел, служанка ушла, муж уехал по делам службы еще четыре дня назад. Сквозь щель приоткрытого окна изредка долетали одинокие звуки февральской оттепели — щелк, хлоп — то ли ветки роняли талый снег, то ли капли падали с крыши. Муж уехал с недовольным видом, и ей было перед ним стыдно, что ребенок заболел, это как будто была ее вина, она что-то сделал не так, неправильная жена, неправильная мать… Свет керосиновой лампы не доставал до углов комнаты и все, до чего мог дотянуться, он делал унылым и желтым. Темнота, тишина, смерть… Нет! Нет-нет-нет! Нельзя сидеть, нельзя смотреть, нельзя думать. Нужно делать, что-то делать.
Клара встала, скрипнули половицы. Она разбудила комод, он откликнулся деревянным скрежетом, достала чистую ночную рубашку, переодела сына, он слабо хныкнул, но не проснулся. Сходила на кухню, поставила воду на плиту, набрала луковой шелухи, чтобы сделать отвар — так велел доктор. Когда вода закипела, она заварила шелуху и чай, много чая… Как там сказал доктор? Промывать глазки крепким чаем.
Вернувшись в спальню, она потрогала малыша, встала на колени перед распятием на стене и стала молиться. Она прочла «Отче наш», но будничность этой молитвы оставила ощущение монолога. Так ее не услышат. Сколько людей сейчас читают «Отче наш»? Полмира. Тут нужно что-то особенное. Она попыталась вспомнить какую-нибудь особенную молитву, но не смогла. Коленям стало жестко. Давным-давно школьный священник говорил «Господь слышит, когда говорит душа». Клара собралась с духом и начала:
— Господи, отец наш небесный, Иисус Христос, услышь меня, пожалуйста, сегодня я прошу тебя. Все что я просила раньше — неважно. Ты забрал у меня уже троих детей, я не роптала. То есть роптала, но это по недомыслию. Ты же милостив и великодушен, прости мне все грехи мои и не забирай этого младенца. Три моих ангела уже на небе, оставь мне на земле четвертого. Сжалься, сжалься, сжалься…
Иисус сидел на краю рая, свесив ноги, и разглядывал землю сквозь стигматы то в левой ладони, то в правой. Он научился этому трюку не так давно, лет пятьсот назад и это все еще его развлекало. Он уходил на край рая не для того, чтобы любоваться грешной землей — ничего принципиально нового там не происходило, и не для того, чтобы побыть одному — в раю о роскоши одиночества мечтать не приходилось. Но все-таки здесь была надежда, что хотя бы с одного края не явится еще новая, но уже заскучавшая душа в благом стремлении поговорить. Душа, которой еще не рассказали, что Иисуса лучше не дергать, он очень занят. Хотя чем уж он таким занят… И, главное, таких новичков прибывало с каждым днем все больше. «Население растет, а куда их девать? — сказал как-то Симон-Петр. — Не в ад же отправлять!» Когда это было? В этом веке? Или в прошлом? Неважно.
Сзади послышалось сопение, Иисус обернулся. Перед ним переминался с ноги на ногу дряхлый Иоанн Зеведеев.
— Учитель, — сказал апостол, глядя в сторону и ковыряясь пальцами в своей длинной, седой, пожелтевшей по краям бороде, — Приветствую тебя!
— Здравствуй, Йоханан!
— Я бы не стал отвлекать, но ученики… в общем ребята послали меня с вопросом.
— Все еще считают тебя любимым учеником? — улыбнулся Иисус.
— Наверное…
— Не будем их разочаровывать. Какой вопрос?
— Ты иногда слушаешь молитвы... оттуда?.. — Иоанн вынул руку из бороды и ткнул грязным указательным пальцем вниз.
«Как эти рыбаки ухитряются в нашем стерильном раю обзаводиться грязью на пальцах? — подумал Иисус. Впрочем, верующим виднее».
— Иногда слушаю.
— Там просто все обратили внимание на страдания некой Клары. Послали меня спросить, не хочешь ли ты… не сможешь ли ты… ну, как бы… — Иоанн растерялся и замолчал.