«Я шагаю по Сансет-бульвару». Каким получился дебютный роман Тарантино
Квентин Тарантино сдержал слово, данное два года назад, и написал роман «Однажды в Голливуде». О кинематографическом наследии и литературном дебюте режиссера размышляет писатель и переводчик Сергей Кумыш
Текст о Квентине Тарантино я пишу у себя в голове последние лет 12, поэтому, когда в связи с выходом беллетризованной версии «Однажды в Голливуде» мне предложили, уйдя от формата рецензии, поразмышлять о режиссере (теперь и писателе) в целом, я тут же согласился, полагая, что с этим точно не возникнет проблем. Проблемы возникли сразу: до размеров эссе норовила разрастись каждая отдельно взятая фраза. Поэтому для материала, который вы сейчас прочтете, я сжал до абзаца и собрал под номерами ровно те мысли, от которых не мог отделаться последние несколько дней.
1. Лучший зачин текста о Тарантино написал в свое время Сергей Добротворский. Поле занято, тема закрыта, тягаться бессмысленно, а начинать с чего-то надо, поэтому просто процитирую: «Эффект Квентина Тарантино проще всего описать лексикой его собственных персонажей: "Ни с места! Лицом, такая мать, вниз! Это, мать-перемать, ограбление!!!… Во Франции спросишь биг-мак, так хрен принесут. Надо, понимаешь, говорить ле биг-мак… А сейчас мы послушаем хорошую музыку! Настоящую музыку веселых 70-х!!!"»
2. Когда я смотрел «Джанго освобожденного» (седьмой фильм Тарантино о приключениях охотника за головами и беглого раба, объединившихся во имя справедливости, наживы, торжества любви и развеселых перестрелок), меня не покидало ощущение, что это очень качественная, сделанная с огромным уважением к оригиналу экранизация какого-то неназванного романа: произносимые героями тексты сообщали подчас больше, чем собственно картинка. Фильм казался вторичным по отношению к сценарию, по которому был снят. Именно за сценарий к «Джанго» Тарантино впоследствии получил свой второй «Оскар». Предыдущую статуэтку — за «Криминальное чтиво» — ему тоже присудили как сценаристу.
3. До сих пор не знаю, не понимаю, как относиться к последовавшему за второй «сценарной» статуэткой фильму «Омерзительная восьмерка» (кровавый клаустрофобный вестерн с аллюзиями на «Мышеловку» Агаты Кристи и автореминисценциями из «Бешеных псов»). Потому что, как по мне, он буквально омерзителен. Однако воспоминания об этом фильме живут самостоятельной жизнью, трансформируя его, фильма, реальность –– у него густая, романная атмосфера, которая не выветривается, не вымывается из головы, –– и вот уже все увиденные мерзости ты списываешь на собственное расшалившееся воображение. И пересматриваешь. И жалеешь об этом. И снова память подсовывает воспоминания, говорящие в пользу фильма –– не в твою. И снова, чтобы еще раз во всем разобраться, ты садишься его смотреть.
4. Один из моих любимых моментов в «Бесславных ублюдках» (фильм, в котором Вторая мировая заканчивается в 1944 году: побеждают союзники, но фактически выигрывает войну полковник СС) –– когда Шошанна и ее возлюбленный Марсель договариваются спалить свой кинотеатр в день нацистской премьеры, на которой будет присутствовать вся верхушка Рейха. В качестве горючего материала они решают использовать кинопленку. Внезапно сцена прерывается и закадровый голос разъясняет зрителю, что «в те годы кинопленка на основе нитрата целлюлозы была настолько огнеопасной, что бобины запрещалось вносить в трамвай, –– она мгновенно воспламенялась и горела в три раза быстрее бумаги» и т. д. После непродолжительной псевдодокументальной вставки