«Мы имеем дело с советским конструктом „народного“»
Светлана Адоньева о праздниках и ритуалах, создающих народ
Слово «народ» приходит в отечественную культуру с ранним русским романтизмом, а в сталинское время его место занимает «советский народ». О том, как один конструкт сменился другим, какое они имеют отношение к русскому крестьянству и что мы на самом деле делаем, когда празднуем свадьбу по советскому образцу, Константину Шавловскому рассказала фольклорист, доктор филологических наук и директор АНО «Пропповский центр: гуманитарные исследования в области традиционной культуры» Светлана Адоньева.
Что мы имеем в виду, когда говорим о «народе»? На перекрестке каких теорий и мифов находится этот термин?
Используя это слово, мы оказываемся в ловушке. Одно из названий нашего исследовательского проекта, который изучает российскую повседневность, представленную в коллективных символических практиках,— «Прагмема». Это слово, насколько я знаю, было введено в оборот Мерабом Мамардашвили, но он его употреблял в философском понимании: «работа с сознанием есть прагмема». Но есть лингвистическое определение: прагмемы — слова с встроенной оценкой. Вот, например, договор мы можем назвать соглашением, а можем — сговором. И слово «народ» — такое же. В нем тоже заключена оценка.
Почему так получилось?
Чтобы в этом разобраться, нам придется осуществить экскурс в историю этого словоупотребления, потому что тут скрывается трюк. Глубже, чем в XVIII век, мы не пойдем, но в конце XVIII века и весь XIX век «народ» — это однозначно крестьянство, сословие, занимающее определенное положение в обществе в отношении прав и обязанностей. К концу XVIII века были благородные сословия и «черные», или податные сословия. Податные сословия — это те, кто платит налоги деньгами и повинностями, к ним относились крестьяне, ремесленники, мещане, жители города, но неблагородные, и купечество. И были благородные сословия — дворяне и священство. И с точки зрения благородных, все остальные — это и был народ. Эти группы не перемешивались. И способ видения другой группы определялся очень малочисленным количеством посредников. Посредники — это, условно говоря, Арина Родионовна, то есть няньки, кормилицы, прислуга. Их немного, они крестьяне, но как бы и не совсем крестьяне, потому что они живут в господских усадьбах и знают другой быт. По большому счету то, что пишут о народе писатели в XVIII–XIX веках,— это взгляд издалека, как если бы мы смотрели из окна поезда на людей, проезжая через чужую нам страну. Мир крестьянский и мир «благородных» — разные миры. Слово «народ» в XIX веке — это прагмема, которая появляется, чтобы сконструировать национальное.
То есть мы говорим о романтической традиции?
Да, это начало русского романтизма, нужно было сконструировать воображаемую национальную идентичность, Гердер и Гёте в помощь русским писателям, которые их читают. С помощью слова «народ» конструируется другой. Но при этом конструируется так, чтобы под меня, господина, и под него, крестьянина, можно было подвести общий знаменатель — общность национального духа.
Что же это за знаменатель?
А вот это интересно. Недавно я решила проверить, что Белинский писал по поводу народности. Вот цитата из статьи 1842 года «Русские народные сказки»: «Идеал русского богатыря — физическая сила, торжествующая над всеми препятствиями — даже над здравым смыслом. Коли уж богатырь — ему все возможно, и против него никто не устоит; об стену лбом ударится — стена валится, а на лбу и шишки нет. Героизм есть первый момент пробуждающегося народного сознания жизни, а дикая животная сила, сила железного кулака и чугунного черепа — первый момент народного сознания героизма». И далее: «Русская поэзия, как и русская жизнь (ибо в народе жизнь и поэзия — одно), до Петра Великого есть тело, полное избытком органической жизни, крепкое, здоровое, могучее, великое, вполне способное, вполне достойное быть сосудом необъятно великой души, но — тело, лишенное этой души и только ожидающее, ищущее ее... Петр вдунул в него душу живу…». Итак, есть «народ», от которого неотделима его поэзия, и в этой поэзии живут такие богатыри, что лбом ударятся и шишки нет, но это только тело. Душа появляется только с деяниями Петра. То есть конструируется, получается, такое существо, исполненное жизни, но без осознания себя, которое должно быть одушевлено как раз тем самым сословием, которое его выдумало и описывает. Это оно внедрит туда сознание.
То есть слово «народ» изначально появилось как фантазия одного сословия о другом?
Думаю, оно появилось как фантазия о своем прошлом. Этот воображаемый «народ» живет так, как мы жили когда‑то, хранит очарование нашей национальной старины. Они отсталые, носят то, что мы давно не носим, поют какие‑то старые песни, и в этом смысле они, конечно, очень темные. Но мы в то же время им благодарны за то, что они нас обеспечивают нашей «седой стариной».