«Время радикальных экспериментов»: какой была семейная политика в СССР
Гендерная исследовательница Ольга Шнырова рассказывает, как советская власть использовала тему гендерных свобод для решения экономических вопросов и выиграли ли от этого в итоге сами женщины, — а также к чему политика СССР по «женскому вопросу» привела в 1990-е
С кандидатом исторических наук, доцентом, директором Ивановского центра гендерных исследований (внесен в реестр иноагентов) Ольгой Шныровой мы поговорили в рамках цикла «История русского феминизма».
— В книге Ричарда Стайтса «Женское освободительное движение в России: феминизм, нигилизм, большевизм» высказывается суждение, что после первого поколения большевичек заметных деятельниц в советской политике больше не было. Так ли это, и в чем причина?
— Согласиться с этим можно, но не полностью. Например, Александра Коллонтай сошла с политической арены значительно позднее, она была послом в Норвегии и Швеции во время Второй мировой войны. Однако с 1930 года, когда ликвидировали женотделы (группы партийных активисток, организуемые при производствах, — Forbes Woman), продвижению женщин в общественную деятельность действительно стали уделять гораздо меньше внимания. Дело в том, что партия большевиков, как и любая партия, вовлекая женщин в политику и государственное строительство, решала вполне определенные практические задачи. Неслучайно активная мобилизационная политика началась во время Гражданской войны, когда советская власть висела на волоске и нужно было привлечь абсолютно все ресурсы, в том числе трудящихся женщин.
Позже на передний план вышла идея мировой революции (хотя большевики, будучи марксистами, ее придерживались с самого начала). Начало создаваться международное коммунистическое движение. Компартии, которые входили в Коминтерн, призывали следовать очень успешному примеру Советской власти в мобилизации женщин.
К 1930 году советская власть уже твердо стояла на ногах. Правда, начиналась политика индустриализации и коллективизации, и была нужна мобилизация женщин в первую очередь как трудового ресурса. А продвижение женщин, проявление их политической самостоятельности и активизма начали падать.
Легче заставить женщину тащить на себе три функции (труженицы, домохозяйки и общественницы), чем действительно освободить ее от быта и сделать исключительно строительницей коммунизма
При этом от политики равноправия до конца не отказались, но она была чисто формальной. На словах говорилось, что женщина должна быть не только домохозяйкой, но еще и общественной деятельницей и труженицей, — то есть должна выполнять три роли. Государство, как могло, старалось ей это обеспечить. Другое дело, что первоначально в рамках коммунистических экспериментов была попытка построить принципиально новое общество, в котором фактически не было семьи, чтобы люди могли заниматься только революцией и строительством коммунизма. Дети должны были воспитываться государством, чтобы не отвлекать родителей. Такая была идея, но она не была реализована. Ричард Стайтс в своей книге высказывает предположение, что, возможно, это было слишком дорого, и оказалось, что легче заставить женщину тащить на себе три функции, чем действительно освободить ее от быта и сделать исключительно строительницей коммунизма.
Также не нужно забывать, что все руководители партии большевиков были достаточно патриархальны. И когда в СССР стали создавать женотделы и делегатские собрания (на производственных собраниях работницы выбирали делегаток, которые направлялись на обучение, представлявшее собой что-то вроде стажировки в разных партийных и профсоюзных структурах, — Forbes Woman), это встречало на местах отчаянное сопротивление. Бороться с этим идущим снизу сопротивлением со стороны местных партийных организаций было достаточно сложно. И, вероятно, когда пропала острая целесообразность проведения экстремальной политики гендерного равенства, большевики от нее отказались.
Тем не менее, за все время существования советской власти у нас были женщины-министры здравоохранения и образования. Было много женщин-директоров фабрик, секретарей обкомов и партийных организаций, академиков, ректоров вузов. Но их было меньше, чем мужчин. И известно про них было меньше.
Однажды мы переписывались с тем же самым Ричардом Стайтсом, и он сказал, что в Советском Союзе у женщин было больше возможностей, чем у американок. В Штатах вторая волна феминизма началась только в 1960-х–70-х годах. Она была связана с тем, что политических прав, которые получили американки, оказалось недостаточно, чтобы достигнуть равенства. Государство продолжало ориентироваться на мужчин в правительстве, и у американских женщин выйти за пределы частной сферы было значительно меньше возможностей, чем у советских, хотя бы потому, что государство у нас декларировало, что женщина должна заниматься еще и публичной сферой, а не только частной.