Два вида пустыни
Из своего окна, а тем более с обзорной площадки балкона я вижу всё, то есть Москву в бесконечной смене ее декораций, от церкви, где венчался Пушкин и у которой недавно выросла колокольня, до «книжек» Нового Арбата, проложенного в моем раннем детстве. Москва ведь – это театр архитектуры, где каждый год старые декорации убираются, новые ставятся.
Я вижу наконечники Кремля. Красная звезда одной башни и золотая луковка колокольни Ивана Великого. И откуда-то оттуда частенько, неизвестно, по каким поводам, выстреливает салют. Раньше я видела две башни Кремля, представляла себе, как они враждуют, – это же вечная советская тема, что все объясняется конфликтом двух башен, голубей и ястребов. Голубей я тоже вижу, в дождь они плотно, в виде барельефа усаживаются на карнизе дома британского посольства, он близко, и моему взгляду свысока открыт его закрытый дворик, где летом пьют чай и делают барбекю. Несколько лет назад одну из башен поглотил ЛУКОЙЛ, построив высокий дом для своих людей – так, по крайней мере, говорили, что это их дом. Все эти годы дом кажется пустующим, но забором огородил себя так, что между двумя заборами (тоже новый дом) пройти может только не сильно упитанный человек, а вот раскрытый зонт уже не помещается. Заборы высокие, руки коротки поднять купол зонта выше. Будем считать, что задвинутая башня – голубиная, а осталась одна ястребиная. Или наоборот. Вид из окна много значит. На что смотришь – о том думаешь.
Раз в год я оказываюсь в Иудейской пустыне, в поселении, огороженном колючей (а может, и не колючей) проволокой, живу в гостевом домике. Оттуда, как из окна любого тамошнего дома, и просто когда гуляешь по территории, вид один и тот же – бескрайняя каменная пустыня. Где-то деревце растет, где-то пустыня уходит вниз или слегка горбится холмами, но это незначительные помарки, метки в однообразной бесконечности. Море тоже бесконечно и однородно, но оно движется, переливается, шумит, здесь – мертвенная тишина и неподвижность. Чтобы выявить признаки жизни, приглядываешься: к сухим травинкам, к пальмам и акациям, загадочным образом растущим из камней, к переходящему дорожку клану муравьев, к карабкающимся по стене дома большим черным жукам. Безобидным. Говорят, водятся тут змеи, скорпионы и сколопендры, но мне не встретились – Бог миловал. Тут всем распоряжается Бог, поселение религиозное.
Хожу в длинной юбке и закрытой кофте, как положено. И думаю о том, что жизнь здесь – это контрастное вещество, вживленное в пустоту пустыни, сок, цвет, мякоть, которые только чудом могли появиться в этой сухости и замкнутости Земли. Жизнь не как сама собой разумеющаяся реальность, а как невероятное событие. И люди здешние рожают и рожают детей, будто не только чтобы исполнить заповедь «плодитесь и размножайтесь», но чтобы еще и еще утверждать жизнь в этой безжизненной пустоши. Еще и еще удивляться самой возможности быть, дару, а не естественному ходу вещей, как это представляется в контексте цивилизации.
Цивилизация, наоборот, сдерживает «естество». Жизнь в ней на каждом шагу, самими людьми и созданная, а та, первоначальная, биологическая, человек сам по себе – сродни той однообразной пустыне. Просто есть. Достоинства его – в том, что он творит. Данность, «земля изначальная» – давно пройденный этап. Москва когда-то была болотом – тоже пустыня, только мокрая и вязкая, с тучами комаров. Еще были леса с волками и медведями – и вот то, на что я смотрю теперь. Стройные улицы, изысканные здания, стада автомобилей, гул жизни, не затихающий никогда. В городе творец – человек, в пустыне – Бог.