Полнокровная жизнь
Глава из неопубликованного романа «Тамблеры»
Ледяной северный ветер хозяйствовал в Москве, играл кронами деревьев, разбрасывал мусор на тротуарах, гнал по небу плотные черные тучи, когда две огромные летучие мыши вылетели из старинного особняка. Одна, рыжеватая, испуганно вспорхнув, полетела на юг, другая, крупнее и зловещее, сделав круг над разоренным гнездом, направилась на запад. До рассвета оставалось всего несколько часов, а она и не представляла, куда ей теперь податься... Она, дочка великого и могучего Савьена Лесанжа, осталась в жизни одна-одинешенька. Как такое могло случиться?
Когда-то ее, Олимпиаду Лесанж, боготворили, ее боялись, в ее присутствии трепетали. В нее влюблялись, из-за нее стрелялись, а теперь?! Молокосос, мальчишка, жалкий тамблер посмел явиться к ней и тыкать в нее дурацким ножичком. И ради этого она экономила силы, копила знания, занимаясь эзотерическими практиками? (Так Олимпиада Савишна называла дрессировку клопов в своей квартире, кровавой добычей которых она питалась последние лет пятьдесят.)
Впрочем, отрубленная фаланга на ее правой руке стала для Олимпиады Лесанж хорошим уроком: мир, как и прежде, как и всегда, принадлежал молодым, тем, кто старается, рискует, а не прячется по темным углам!
Опять же, парня запустила, – подумала старуха о внуке, – посмотри на него, жалкий, пугливый, и в кого он такой осторожный? Сама виновата, держала мальчика у юбки, не дала ему погулять, победокурить, и вот результат – дали ему подзатыльник, он и предал бабку, свалил, не простившись даже...
Довольно спячки, – решила Олимпиада Савишна, – нужно жить полнокровной жизнью! В клоповник не вернусь, мужика найду, будь что будет! Если не я за себя, то кто? Если не сейчас, то когда?
Она снизилась и теперь летела над хайвеем, который видела впервые в жизни и чему немало удивилась. Ей всегда казалось, что она знала этот город. Неожиданно внимание Олимпиады привлек грузный, неряшливо одетый мужчина. Сопя и покряхтывая, он вывалился из такси напротив пошарпанного мотеля «Золотая заря», что незаметно притулился к Третьему кольцу Москвы. Толстяк расплатился с шофером, тщательно пересчитывая купюры, и самостоятельно, не доверяя драгоценную поклажу усатому водиле, потащил за собой видавший виды темно-синий матерчатый чемодан на колесиках. Ручка чемодана нагло и долго не хотела выдвигаться, одно колесо заедало, но ночной гость был упорен. Вскоре он уже поднимался по внешней лестнице мотеля, волоча за собой непослушный чемодан, вертевшийся, словно одичалый пес, в его потных, мягких ладонях, так и норовя соскользнуть вниз. Мужчину мучила одышка, он пыхтел и довольно громко ругался матом. Наконец, поднявшись на второй этаж, новый постоялец нашел близоруким взглядом нужный номер и попытался попасть ключом в замок. Ему вдруг послышался шорох за спиной, мужчина обернулся, но никого не заметил: «Шорох ветра в ветвях обнаженных невнятен», – вспомнилась ему строчка незаслуженно забытой поэтессы Чебурины Дегабриак, и, как ни странно, это его успокоило. Мужчину звали Валентин Бобр, он был поэт и издатель, приехавший в Москву на симпозиум «Темные силы Серебряного века».
На балюстраде второго этажа чемодан поэта тоже несколько успокоился, застряв лишь на секунду у двери подсобки, за которой в полной темноте стояла голая старуха и смотрела на себя в зеркало. Ей самой было странно, что так много лет прошло с тех пор, как она была юной и желанной. Иссохшая желтоватая кожа, обвисшие жалкими мешочками груди, костлявые, распухшие от артрита суставы. Сальные седые волосы неряшливыми струйками стекали на сгорбленные плечи. Олимпиада Савишна, Липочка, как называл ее один знаменитый поэт, дотронулась до своих поредевших седин, и волна невыразимой жалости к себе накрыла ее, она почувствовала что-то соленое на губах... Неужели слезы? Разве у нас такое бывает? Но мысль, которую ей всегда внушал ее отец, – никогда не сдаваться и бороться до последнего вздоха – привела Олимпиаду в чувство. Она сама во многом виновата, но постарается наверстать упущенное, вернуть внука, найти какой-то выход! Но прежде нужно было привести себя в порядок. Пусть все будет красиво, – решила она, – красиво, как прежде, хотя кому теперь это надо… Вздохнув, старуха принялась за дело, позволив давно дремавшей в ней силе наполнить себя, затопить, поглотить, сожрать ее тело. Трансформация давалась нелегко, она скрипела зубами, стараясь заглушить рвущиеся из ссохшейся груди стоны, и извивалась всем телом, покрывшимся липким потом. Текли минуты, казавшиеся вечностью, но наконец дело было завершено, и тяжело дышавшая Олимпиада вновь взглянула в мутное, свинцово поблескивающее в темноте зеркало и довольно ухмыльнулась.