Саша Николаенко: «Муравьиный бог: реквием». Что растет из нелюбви
Мальчик Петя живет с бабушкой, его родители умерли. Пете некуда убежать из сада, ставшего адом, от полусумасшедшей старухи и ее парализованного мужа. Вспоминая любовь родителей, Петя оживает только в общении с соседской девочкой Сашей. Он не может совладать с бабушкой, но властен над жуками, мухами и муравьями. Из нелюбви растет только нелюбовь, и Петя устраивает муравейнику «последний день Помпеи». «Сноб» публикует главу из романа, изданного «Редакцией Елены Шубиной».
Они втроем летели в Геленджик, на море. Был справа от Петруши мамин бок, надежный бок, с каким не пропадешь, газеты край, что папа сразу развернул, надежный шорох, иллюминатор, белое крыло и горы снеговые, и, кроме них, под ними — ничего. Все смотришь, смотришь, перегнувшись через маму: стекают ватные холмы, клубят, клубят… Вдруг расступились, тень крыла прошла внизу расчерченным на клетки лабиринтом. Шнурочки рек и зеркальца озер с разбросанными по зеленому ковру домами гномов, кубиками дач, как будто в них играл ребенок и, не прибрав, ушел гулять.
И он спросил:
— А люди где?
Все люди были там, внизу.
Здесь очень глубоко наверх, и скорость Ту опережает время; взлетели в шесть, летели два, а прилетели в шесть. Какая сила держит — не понять, а там, на даче, баба ползает по грядкам, крестится на небо — осподи помилуй долететь, — все грядки меньше клеточек в кроссворд, а баба меньше муравья, вот, значит, кто они для… птицы.
А под крылом горели золотые в синем дыме океаны и моря, и он смотрел из силы всей в стеклянный глаз окна, готовый первым разглядеть людей, хоть одного, и закричать: «Вон люди!» — и вдруг окошко загорелось ярко-белым, нестерпимым светом злым.
— Маш, солнце пролетаем, посмотри!
Но мама забоялась, отвернулась, папу за руку взяла, и руки их соединились на Петрушиных коленках над землей.
Густая предобеденная тишина настала, плыла и плавилась, смолой стекала по стволам, как воск с церковных свеч, тонули в небе звуки, как в воде, сливаясь в общий звук, вибрацию, похожую на жар, стоящий в полдень городским асфальтом. Внизу восьмерками сандалий бежали и бежали муравьи. Он видел их, как из последнего окна высотной башни на «Проспекте Мира», куда зашли однажды с папой к другу в мастерскую на часок.
До друга в лифте подниматься оказалось очень долго, до кнопки не дотянешься нажать. Как будто старый шкаф с старинной дверью раскладной, не лифт — ракета времени с Земли. По высадке еще один пролет, еще один этаж, последний в башне, с маленьким окошком — не заглянешь. Пыль, грязь, велосипед, коробки и бутылки, кошачий дух, ступенькой банка, полная окурков… дальше — небо.