Покидая Интерзону: почему нам нужны писатели-бунтари?
В издательстве Individuum вышла книга Дмитрия Хаустова «Берроуз, который взорвался» — первая русскоязычная биография скандального писателя-радикала. Игорь Кириенков — о том, как возмутители спокойствия могут оздоровить современный интеллектуальный климат
Вы, наверное, видели эту осеннюю фотографию: Курт Кобейн гуляет с Уильямом Берроузом около дома писателя. Трудно понять, как разворачивается беседа: говорит, очевидно, Кобейн (широко расставленные руки, сигарета между пальцами, непринужденная и при этом ищущая чужого внимания поза), а Берроуз, опершись на палку, молчит и сосредоточенно смотрит куда-то перед собой. Перед нами — своего рода бэкстейдж их совместной пластинки «The Priest They Called Him». Или — инвариант сюжета «паломничество к великому старцу», который был, среди прочего, распространен в России в начале XX века: вместо Ясной Поляны — домик в Канзасе, в роли пожилого моралиста — мэтр трансгрессивной литературы, сделавший себе имя на описании зависимостей: от наркотиков, власти, языка.
Впрочем, это очень условное противопоставление: «Голый завтрак» и «Интерзона» — такие же безусловные факты словесности XX века, как «Хаджи-Мурат» и «Воскресение», и если они не входят в школьные и университетские программы — что же, тем хуже для методистов и преподавателей, которые не могут найти для описания этих текстов адекватного академического вокабуляра. Берроуз несколько десятилетий наплывал на мировую культуру и успел в ней раствориться: в конце концов, мы оказываемся среди запатентованных им «нарезок» (коллажей из несвязанных друг с другом текстов, которые вместе производят мощный эстетический эффект) всякий раз, когда открываем соцсети.
В своей новой книге независимый исследователь Дмитрий Хаустов (автор работ о психоанализе, битниках, Чарльзе Буковски и Джордже Оруэлле) как раз пытается прочертить силовые линии между вехами берроузовской библиографии и философией, музыкой, технологиями, кино и литературой последних сорока лет; выяснить — не в рамках безответственного историко-публицистического обобщения, а как подобает добросовестному, с текстом перед глазами филологу, — как устроена его проза и почему она оказывает на нас такое странное, неуютно-завораживающее воздействие.